Жизнь в драме

– В тридцатых годах мой дед умер, его похоронили недалеко от Всехсвятского храма, и мама воткнула в могилу веточку тополя, которая проросла. А потом наша семья эвакуировалась, да так и задержалась надолго на Урале. Позже мы приезжали в Тулу, пошли на кладбище и по огромному дереву нашли могилу… – рассказал уроженец тульской земли, писатель, поэт, драматург Константин Скворцов.

Его творчество широко известно в нашей стране и за рубежом. Песни на стихи Скворцова звучали и звучат в исполнении Людмилы Зыкиной, Анатолия Днепрова, Татьяны Петровой, Иосифа Кобзона. Он – лауреат многочисленных литературных премий, награжден орденом «Знак Почета», медалью «За развитие русской мысли» имени И. А. Ильина.
– Константин Васильевич, с чего начался писатель Скворцов?
– В Туле мы жили в доме с колоннами, что на углу Первомайской и улицы Коммунаров, сегодняшнего проспекта Ленина. Там во дворе, где сейчас клумба, был фонтан. И по его краям сидели чугунные лягушки, выпускающие струи воды, а в центре – крокодил. Помню холодок на ладони, когда я прикасался к их бокам, и чудилось – это заколдованные царевны, а крокодил их стережет. И так жалко было этих несостоявшихся красавиц, что я брал палку и колотил его, надеясь, что злодей уйдет, а потом произойдет чудо… Наверное, эти детские фантазии и были началом творчества. Можно сказать, что я и теперь колочу по разным «крокодилам», чтобы угнетаемые ими «лягушки» побыстрее в людей превращались.
– Писатель Юрий Никитин как-то сказал: «Секрет нашей профессии в том, что хорошая книга сама пробьется к читателю – ее надо только написать…»
– Наверное, раньше так и было: популярные издания выходили миллионными тиражами, и если тебе посчастливилось оказаться на их страницах, ты действительно просыпался знаменитым. В 1986 году у меня был напечатан «Венок сонетов» одновременно в «Огоньке» и в «Смене». И вот недавно мы встречались с одноклассниками – с теми, кто еще остался, и несколько человек принесли тот «Огонек»: этот журнал тогда был чуть ли не в каждом почтовом ящике. А когда в 2000 году меня опубликовали в «Роман-газете», позвонил Проскурин, поздравил, а я отвечаю: «Петр Лукич, когда я тридцать лет назад там же прочел твои «Горькие травы», это было событие, означающее, что вместе со мной три миллиона двести тысяч человек с ними познакомились, а про сегодняшний день лучше умолчать…»
– Как вы считаете, что произойдет в книгоиздательстве в ближайшее время?
– Я лучше скажу, чего желаю: чтобы была государственная поддержка настоящей литературы. Есть планы по финансированию промышленности, науки, что же касается искусства… Нет даже закона о творческих союзах, а те, что существуют, словно приравнены к обществу охотников и рыболовов. В каждой стране литература имеет свою национальную особенность, это связано с культурой, с менталитетом, и наша отечественная испокон веков призывала жить по совести, не стяжать, обращалась к душе. Но говорить об этом надо на современном языке, и литература здесь может стать серьезным помощником государству – если писатели смогут творить так, чтобы услышала молодежь. Но должны быть программы для поддержки литературы, нужно открывать издательства, которые станут публиковать те самые настоящие книги.
– Какими качествами, кроме таланта, должен обладать писатель?
– Во все времена, и в дореволюционное, и в советское, и сегодня, надо не только иметь литературные навыки, но и быть собственным рекламным агентом: уметь найти средства для публикации, издателя. И знаете, часто все решает тот самый Его Величество Случай. Я как-то в 1978 году в лифте встретился с редактором «Нашего современника» Сергеем Васильевичем Викуловым и сообщил, что еду на премьеру своей пьесы «Отечество мы не меняем», а тот поинтересовался, можно ли и ему посмотреть. Побывал на спектакле, а на другой день убрал какие-то материалы из почти сверстанного номера и опубликовал мою пьесу, за которую в конце года я получил литературную премию. Повезло? Вовремя сел в лифт или нечто другое? Поди разберись…
– Многих раздражает булгаковский Мастер, сломавшийся сразу, как только единственный написанный им роман был бурно раскритикован, – не смог отстоять свое детище…
– Сочувствую ему, потому что сам я – плохой «толкач» своих произведений. И хотя у меня поставлено пятнадцать пьес в разных театрах, не ходил к их руководству и не кланялся, да и в издательствах пороги не обивал. Полагаю, что если есть в произведении две–три мысли, способные стать афоризмами, «уйти в народ», то оно само за себя говорит. Редко такое случается, чаще так: написан громадный «кирпич», страниц на восемьсот, прочтешь, закроешь, а вспомнить нечего – памяти зацепиться не за что. А вот «рукописи не горят», «добро должно быть с кулаками», «царствуй, лежа на боку», «служить бы рад – прислуживаться тошно» уже стали поговорками. Или мое высказывание «Не может Родина быть малой с такой великою душой» ушло в народ, в десяти областях прошли фестивали под таким девизом, несколько композиторов написали песни на эти стихи. В Башкирии был мой творческий вечер, а я до этого поднимался на высокую гору, скакнуло давление, и я забыл какие-то строчки. И из зала стали подсказывать люди – высшее признание, когда такое случается, чувствуешь, что не зря живешь.
– Говорят, надо писать о том, что хорошо знаешь, такие тексты имеют шанс на долгую жизнь.
– Скорее – о том, что прочувствовал сам. У меня в романах действие происходит и в Византии, и в языческих племенах, в разных веках, даже до нашей эры. Но чувства людей всегда были неизменны, и добро, зло, жизнь, смерть, хлеб – понятия вневременные, и если что-то происходит со мной, то и те, кто жил века назад, страдали радовались, разочаровывались. К примеру, пьеса «Ванька-Каин» написалась у меня поначалу большим форматом, чем требуют законы театра. И когда стал сокращать, а это умение – один главных талантов драматурга, то все, что было прочитанного, взятого не из собственной души, вдруг стало выглядеть чем-то инородным,требовало уничтожения. Конечно, надо знать многое о роде занятий своих героев. Когда я писал пьесу о создании атомной бомбы (американской, разумеется, раз дело происходило в советское время, про нашу писать нельзя было – цензура бы не пропустила), то изучал и биографию, и философские труды Нильса Бора, работы Энрико Ферми. И пусть это почти не пригодилось и было лишь вкраплено в повествование, но я чувствовал себя увереннее, писалось легко: строка стала более «мягкой», текст доходчивым. Потому, что я словно прожил их жизнь и прибавил к ней свои чувства.
– А что служит «отправной точкой», идеей книги? Михаил Анчаров писал: «Жизнь подбрасывает факты, как поленья для костра, но приходит случай (опять мы его вспоминаем!) и бросает искру, которая воспламеняет все накопленное…»
– Это неуловимый момент, но он становится началом освобождения от какой-то внутренней дисгармонии: когда многое накопилось в тебе и готово прорваться, ты ходишь с этим, и «пальцы тянутся к перу, перо – к бумаге». Хотя не знаю, как объяснить лирические стихи: их пишут не для того, чтобы освободиться от образа женщины, и не для того, чтобы мысленно принять ее в объятия. Тут – другое все, компенсация каких-то чувств: душа – громадная, а жизнь не всегда дает ей возможность реализоваться в неуютном мире.
– Кто в вашем понимании читатель, а кто – покупатель книг?
– Не знаю, как там обстояло дело с папирусами древнегреческих поэтов – переплачивали за них желающие слыть современными людьми или нет, но анекдот XX века про обои с прорисованными корешками фолиантов – не выдумка, взят из жизни. Вот это – покупатели. А читатель – это твой друг и собеседник, тот, с кем ты откровенен, к кому обращаешься во время работы, призываешь его в судьи и единомышленники.
Марина ПАНФИЛОВА