Сторонник простого искусства

Российский драматург, режиссер, актер Иван Вырыпаев представил в ДК «Ясная Поляна» свой последний фильм «Танец Дели». Этот автор получил широкую известность и популярность в Европе как театральный драматург, его постановки, а также спектакли по пьесам с успехом идут в Польше, Германии, Чехии, Болгарии, Англии, Франции. «Танец Дели» – семь короткометражек в одном фильме. Место действия не меняется, но это – самостоятельные сюжеты со своими завязками и финалами, с одними и теми же действующими лицами. – То, что будет показана именно эта лента – решение представителей музея-усадьбы, пригласивших меня сюда, – сказал на пресс-конференции Иван Александрович. – Но это совпало с моим выбором: с последней работой остается наиболее крепкая связь, вряд ли я сейчас вспомню свои мысли, переживания, посещавшие во время первого фильма, снятого восемь лет назад. – В «Танце» поднимается тема сострадания и бездействия… – Я человек, который не отличается глубоким состраданием. Но это чувство нельзя ни с чем спутать, оно поддерживает, помогает. И только в русском языке есть такое слово, как и соучастие. Такой отзыв возможен, только если человек ощущает себя частью всего этого мира, а не центром вселенной, вокруг которого она вертится. Быть частью, воспринимать чужие успехи и неудачи как свои тяжело, почти нереально. Но развивать в себе эти чувства – неизбежная часть эволюции человечества, без которой мы зайдем в тупик. – Однако герои вашего фильма готовы мириться со всем, что происходит вокруг, принимать и аморальные действия других – это тоже нормально? – Ведь когда ситуация вокруг вас уже сложилась и вы не можете на нее повлиять, надо принимать мир таким, каков он есть. И его неприятие ничего вокруг не изменит, подобное желание перемен – иллюзорно. Мне кажется, все наши беды происходят оттого, что мы пытаемся других людей и окружающую действительность подогнать под себя, под свою жизненную позицию. И принимать – не всегда значит потворствовать, закрывать глаза на происходящее, а понимать, что это твоя реальная жизнь, если сможешь – измени ее. – Расскажите о театре «Практика», которым вы руководите. – С одной стороны, это авангардный театр, который говорит об очень актуальных вещах – в области политики, духовности, социальной сферы, остро реагирует на события, происходящие в нашем обществе. Но при этом он общедоступен, это не элитарное искусство, к нам могут приходить люди неподготовленные, средний класс. Он располагается в центре Москвы, билеты дорогие, но раскуплены на месяцы вперед: это делает важным то, что мы создаем на сцене. Есть и бесплатные места, куда администрация пускает тех, у кого нет денег. – Сколько мест в зале? – Восемьдесят пять. – Впечатляюще. – А помещается сто двадцать человек: на приставных стульях, на подушках. Худруком я стал всего полгода назад, а ставил в театре «Практика» с момента его возникновения, и мне нравится, что туда приходит молодежь, активные люди – чтобы думать, разбираться, мыслить, такое вот это прогрессивное место. – Вас порой называют представителем «новой драмы», как на рубеже XIX и XX веков именовали Чехова. Но он стал писать по-иному: раньше актеры просто произносили текст, а в его пьесах надо было его духовно наполнять. А сегодняшняя новая драма – какая она? – Настоящая русская драматургия началась с Островского, и я убежден, что сегодня востребован именно театр его школы. Мои пьесы написаны для этой системы исполнительского искусства. И думаю, те люди, которые сегодня говорят о новой драме, опустили тот факт, что исторически ее появление уже состоялось сто лет назад. А для меня новая пьеса – в буквальном смысле слова – означает написанное сейчас, с ней я себя и отождествляю, потому что пишу сегодня. Последние наши великие российские драматурги – Розов, Вампилов, Арбузов, а в девяностые произошел творческий катаклизм, разверзлась черная дыра не только в драматургии, но и в поэзии – в массовом масштабе. Возрождение началось лишь недавно. Удивительно, поэтесса Вера Полозкова собирает двухтысячные залы, такого не было со времени Евтушенко и Вознесенского. И этот бум не случаен, его искусственно не организовать, значит, есть потребность. То же происходит и с современными пьесами, их стали ставить повсеместно – если сегодня в театре не идет современная пьеса, то это означает коммерческий провал, потому что репертуар должен быть ориентирован на молодежь. – Черная дыра, о которой вы говорите, коснулась и кино, где перестали снимать добрые фильмы – одна бойня и чернуха. Если их посмотрит иностранец, он составит себе довольно оригинальное представление о нашем народе, у которого, как вы заметили, есть в языке необыкновенные слова, непереводимые – великодушие, добронравие. И этот русский менталитет сегодня перечеркнут людьми искусства. – Я много езжу по миру и считаю, что мы отстаем в сочувствии и сострадании от других стран... – Неправда: если человеку станет плохо на улице Москвы и Лондона, где, по-вашему, к нему быстрее подойдут прохожие? – У нас в стране жестокое отношение к старикам, детям, инвалидам, в Европе, в Штатах подобного нет. В Москве безногий человек не сможет перейти Садовое кольцо – для этого нет условий… – Но у нас нет морального ограничения, запрещающего вторгаться в чужое личное пространство, так что и инвалида переведут через дорогу, и тому, у кого сердце прихватило на улице, окажут помощь, может быть, даже и слегка назойливую. Их фраза «its only you problem» у нас не прижилась. – Наверное, есть жестокие и добрые люди везде, но общество в целом – это каждый из нас. – Вернемся лучше к творчеству, вы ставите свои спектакли только в Москве? – Было время, когда работал в Варшаве в Национальном театре, создавал постановки для буржуазной публики, там несколько лет с аншлагами шел «Танец Дели». В этой пьесе говорится о вещах очень доступных – взаимоотношениях между людьми. Я сторонник простого искусства, у меня нет широкого зрителя, и хочется, чтобы та небольшая аудитория, которая приходит в театральные и кинозалы, почувствовала то же, что и я. – А почему вы в кино не переходите на «полный метр»? – Прежде всего потому, что мне никто не дает таких бюджетов. Хотя я бы снял блокбастер, поскольку являюсь поклонником жанрового американского кино, авторские фильмы, особенно европейские, мне не нравятся. Но жанровое кино связано со страной и с цивилизованностью общества, так что в России его быть не может. Сегодня мы можем снимать нечто подобное, лишь подделываясь под американцев, но мне смешно, когда я вижу русскую ленту такого рода. При всем моем уважении к Константину Хабенскому он не может спасать мир от террористов или внеземных пришельцев, а вот Брюс Уиллис – может. Я не хочу сказать, хорошо это или плохо, просто констатирую как данность. Или когда Екатерина Васильева вместе с Юозасом Будрайтисом в фильме «Черная молния» прикована к какому-то буру, то это ничего, кроме улыбки, у меня не вызывает. А вот когда в переделку на экране попадает Мэрил Стрип, чувства другие… Да я и не настоящий кинорежиссер, мои фильмы – это диалог с людьми, это даже и не кинематограф, просто разговор о важных вещах при помощи языка «важнейшего из искусств». – О чем будет ваша новая работа? – О том, как католическая монахиня поехала в Тибет в монастырь, чтобы обращать людей в свою веру, и там с ней много чего случается. А еще разговор пойдет о том, как реальные люди относятся к сегодняшнему времени. Там снимались, кроме актеров, православный священник, философ, далай-лама, к которому я недавно летал. Они размышляют перед камерой, дают интервью, и в результате получится такой фильм-рассуждение о коммуникациях, о современной системе межкультурного, межрелигиозного диалога. Так что часть фильма – документальная, а часть – игровые куски, которые будут сниматься в Ладаке. Работа начнется 10 мая, если ничего не сорвется…