Дед всего СИЗО. Вячеслав Кочетыгов о премудростях общения с заключенными

Дед всея СИЗО

– Как я попал в тюрьму? Честно говоря, совершенно случайно...

Глубокий голос бравого полковника заполняет собой весь кабинет, и тебе остается только наслаждаться – правильной речью собеседника, его смелыми выводами и суждениями и почти забытым репортерским ощущением, что уж этот человек точно не возьмет своих слов обратно!

О валенках и ранении в сердце

– Со школы я бредил работой в милиции, хотел пойти в уголовный розыск. И отслужив два года в армии, в группе Советских войск в Германии, в январе 72-го года пошел в УВД – взять направление на обучение в специальную школу, где готовят работников угро.

Вот там меня и перехватила инспектор отдела кадров следственного изолятора: «Иди к нам, поработаешь годик, направим учиться, а дальше – все дороги твои!» Я, конечно, сразу загорелся, потом пришел в следственный изолятор, и мне, если честно – стало не по себе: скрип засовов, ключи, замки… Но на попятную уже не пойдешь! В положенный день я вышел на работу. Должность моя была контролер – сейчас это младший инспектор – а служба заключалась в наблюдении за заключенными, за выполнением распорядка дня и предотвращением всевозможных нарушений.

В СИЗО тогда было четыре смены, которые несли службу по восемь часов: дежурный, зам, разводящий и контролеры. Последних, по большей своей части, набирали из женщин, было им лет по 50, все «прожженные» и прокуренные, но свое дело знали безупречно! Они и стали первыми учителями: Короткова, Бурова, Шарикова… И надо сказать, заключенные их слушались как воспитательниц в детском саду!

Наши посты находились у карцера, у одиночных камер с исключительной мерой наказания, у камер с транзитными «пассажирами» и просто по этажам: всего двенадцать. На постах стояли по четыре часа, а потом еще четыре – на вышке. Службы охраны в то время не было, все возлагалось на дежурную смену. Зимой на вышку влезали в тулупах, в валенках, с боевыми автоматами! Спрятаться от мороза совсем негде, зато уж точно не заснешь!

В том самом году в следственный изолятор попали два брата Новиковы. После совершения жестокого убийства где-то на юге Тульской области они подожгли два дома с телами. Дело сразу взяли на контроль, по нему постоянно звонили «сверху». Младший из братьев тогда пошел на сделку со следствием, а второй, организатор, хотел покончить жизнь самоубийством. Однажды он сидел в маломестной камере, лег на нары, прикрылся телогрейкой и хотел вогнать себе в сердце гвоздь. К счастью, сотрудники увидели это и вовремя приняли меры. А поскольку Новиков был ранен, его перевели в медицинскую часть. И с тех пор для него в каждой смене выделялся отдельный сотрудник, который смотрел за поведением этого арестанта буквально ежесекундно. Среди них оказался и я: сидел перед дверной форточкой, отслеживал каждое движение. И вот как-то в мое дежурство пришел к нам начальник Управления исправительно-трудовых учреждений. До этого я его никогда не видел, да и служил всего три месяца. Он вошел, и я, по правилам, должен был доложить ему обстановку. Но если я встану в полный рост, я не смогу наблюдать за Новиковым! И я доложил сидя. Начальник спросил, сколько я служу и пошел дальше.

На следующий день меня вывели перед строем. Думал, ну все, сейчас прилетит! А тут командир объявляет, что за бдительное несение службы начальник Управления объявляет мне благодарность. Вот так я получил первое поощрение.

О членах партии и вековой тайге

– Вскоре я уехал в Вильнюс учиться на оперуполномоченного в специальную школу подготовки начсостава для исправучреждений МВД СССР, и со временем узнал, что Новиков все-таки обхитрил судьбу и до приговора покончил с жизнью.

Через два года пришло время распределения: членов партии и женатых отправляли на родину, а остальных – в лесные колонии. Незадолго до выпуска я побывал на практике в Архангельской области в поселке Салтозеро. Это тайга, лесные вырубки, лагпункт и три колонии: строгий режим, потом общий и колония-поселение. И тем ребятам, кто любит природу, было здесь очень комфортно: тут и служба, и охота, и рыбалка, и свежий воздух. Но я к тому времени был женат, и отправился на службу в Тулу, стал инспектором уголовного розыска. Но Городской отдел внутренних дел, куда меня назначили на эту должность, просуществовал совсем недолго. Тут и понял, что это судьба. Дорогу в СИЗО я уже знал, и спокойно отнес туда документы.

О том, как настроить веник

– 2 октября 1974 года я прибыл служить в оперчасть. А поскольку должность серьезная, дали мне в опеку всех транзитных, которые шли из Москвы на юг; общий, усиленный и особый режимы, причем и подследственных, и осужденных…

Специфика СИЗО состоит в том, что его контингент меняется 3-4 раза в год, и сидят здесь не только те, кто получит строгий приговор, но те, кто будет оправдан. Каждая камера отличается друг от друга, как и сами следственные изоляторы. В каждом коллективе складываются привычки, свои обычаи. Но поскольку с виду они одинаковые, встал вопрос: с чего начать? И я начал делать обходы всех камер, которые были за мной закреплены. По опыту старших товарищей я брал с собой блокнот, записывал туда вопросы и ставил себе целью решить каждый, или же найти пути решения. Обходя камеры усиленного режима, я заметил невероятную чистоту, подумал тогда: какие молодцы! Потом начал знакомиться с заключенными. За день вызывал камеры по две, а это человек 50-60. Вот тогда и узнал о чистоте.

Оказалось, что в усиленном режиме сложилась традиция «прописывать» новеньких, задавать им всякие каверзные вопросы. А если ответ был не правильный, «виновному» тут же выносили приговор. Вопросы – из тех, что без «картинок», были примерно такого порядка: тебе дают в руки веник и говорят: «Сыграй на гитаре!». Что будешь делать? Новичок должен отдать веник со словами: «А ты настрой сначала!».

А теперь представьте, сколько таких вопросов уровня обычного пионерского лагеря можно придумать, сидя годами?! И, вполне понятно, что были бедолаги, не шибко подготовленные по части логики или по части правильных ответов. Вот на них сидельцы и отрывались: вечером решали, кто из новеньких должен за раз съесть буханку хлеба, кто выпьет 20 кружек воды, кто будет неделю мыть полы. А еще арестанты любили картежничать, и тут «незнайкам» тоже доставалось. Игра на наивное «просто так» могла обернуться чем угодно, вплоть до насилия.

И я, конечно, был возмущен! Я только недавно приехал с учебы, пылал желанием жить по закону, а тут – такое! И, самое главное, что для некоторых коллег это было в порядке вещей: резвятся арестанты – ну и пусть! Но у меня была другая позиция. Я понял, что надо заниматься людьми, предотвращать любые издевательства. Я установил правило: когда в СИЗО поступали новенькие, то первым делом шли ко мне, и я обучал каждого из них, как надо вести себя на «прописке»: как входить в камеру, как приветствовать старожилов, как и куда положить матрац, как отвечать на странные вопросы , как общаться со смотрящим, как не угодить в низшую касту… рассказывал новичку, что тюремное радио уже донесло всю информацию о нем, поэтому выставлять себя тем, кем он на самом деле не является, тоже может закончиться плачевно.

О Хозяевах и Хозяюшках

– Я скажу, что наши сидельцы знают не только подноготную сокамерников, но и каждого из сотрудников! Мы у них все как на ладони: и в СИЗО, и в колониях. Как мы прощупываем арестантов, так арестанты прощупывают нас: кого можно попросить пронести для них чаю (ну, это в мое время, а сейчас и телефоны проносят), а кто никогда это делать не будет. Любой авторитет, попав в колонию, первым делом пытается узнать, что из себя представляет начальник. Если у того рыльце в пушку, его быстро прибирают к рукам: вовремя прикармливают, передают взятки, предлагают услуги, а потом «доят»…

Попал к нам известный Колюшка-дипломат. Он мне сам потом признавался, что мог разрулить любой конфликт, видел насквозь каждого человека. Однажды в 81 году я вызвал его на разговор. И, сидя у меня в кабинете, он и говорит: «Гражданин начальник, а знаете, что вы идейный?» Я отвечаю, мол, конечно, знаю, на днях собрался вступать в партию! «Нет, я совсем не про партию. Вы приходите на работу работать! А вот этот ваш … – совсем за другим!»

А еще заключенные дают клички – и друг другу, и всем сотрудникам. И как правило, не в бровь, а в глаз. Если начальник колонии хозяин на своем месте – то его так и зовут, а ведь бывают случаи, когда – Хозяюшка...

О вере и доверии

– Федор Михайлович Достоевский в своих «Записках из мертвого дома» очень тонко подметил внутренний мир острога, черты характера сидельцев и сотрудников и их взаимоотношения. Так вот арестанты всегда уважали справедливых, но строгих и сильных. Обязательно опрятных: выбритых и начищенных, ну и смелых – в обязательном порядке. Они уважали, когда к ним заходили без охраны! В 2011 году в Алексинской воспитательной колонии случились массовые беспорядки. Я тогда был практически на пенсии и сидел в отпуске на даче, а мне звонит начальник и говорит: «Надо ехать, Вячеслав Васильевич. Если сейчас вводить спецназ, появятся жертвы. А подростки будут разговаривать только с вами!».

Приехал я туда среди ночи. Ребята были – кто в клубе, кто рядом, я собрал их в актовом зале и начал беседу. Первым делом спросил: «Вы мне верите?», кричат: «Верим!» И это было истинной правдой, потому что я со многими общался и не давал повода не верить.

Я к чему это говорю? У сотрудника должен быть авторитет! Если его нет, то сотрудник служит вхолостую!

Всю ночь я был с ребятами. Сначала они сложили в мешки свое оружие – дужки от кроватей, ножки – это я им посоветовал все убрать, иначе у них были бы неприятности. Ну и, конечно, я выслушивал каждого, а их было около семидесяти человек, кто кого где-то стукнул, кто начал, кто заводила. А потом стал ходить по колонии, – и вижу, со мной идут трое. Спрашиваю: «Вы чего увязались? Идите спать!», а они отвечают: «Знаете, сколько тут придурков? А сегодня еще некоторые напились! То есть ребята не хотели, чтобы кто-то опозорил тюремное братство перед человеком, который зашел к ним без охраны! Вот тут я и вспомнил Достоевского.

О стукачах и коллективном разуме

– Спустя время я решил сравнить «понятия» сидельцев эпохи XIX и XX веков. И получилось один в один! Было единственное отличие: раньше уважали тех заключенных, которые ходят к администрации. А уважали потому, что руководство их принимало и помогало решать личные вопросы сокамерников. А в современных наших колониях таких людей называют стукачами. Я очень хорошо понимаю, когда случилось это разделение, – когда появились сталинские лагеря и туда гребли виновных и невиновных. Но по сути своей стукачи в большей части – это вполне достойные люди, кроме тех кто ищет личную выгоду. И я это объяснял арестантам: «Вы все прошли через меня, и я знаю каждого из вас, и каждый в чем-то да проговорился. И я могу сказать при всех, кто и что мне рассказал». Вот тут сидельцы сразу притихали, отводили глаза и уже не ерепенились. А я объяснял им дальше: «Вся информация, полученная мной, идет на ваше благо и пользу: чтобы вас не покалечили, чтобы не было массовых беспорядков. Разве же это против вас?»

Конечно, были такие кадры, которые продолжали беспредельничать в камерах в отношении сотрудников. И вот таких супер-героев я помещал в одну камеру. А принципов социума еще никто не отменял! Даже если в камере будут собраны одни авторитеты, то буквально через несколько дней кто-то возглавит этот коллектив, а кто-то будет подметать и мыть полы, закрывать «глазок» двери. А вернуться обратно, в прежнюю камеру, с ярмом уборщика – это приговор!

...Следственный изолятор появился в Туле только в 1964 году, а до этого, с середины 19 века огромное и мрачное трехэтажное здание, расположенное – раньше на окраине, а теперь уже в центре города – было тюрьмой. А в России тюрьма особое место, которое все откровенно боялись. К огромному счастью, многое поменялось с тех времен, хотя не сразу и очень болезненно: только в 60-е годы ХХ столетия здесь провели водопровод и канализацию, а до этого стояли кадки, никаких мест для уединения не было, запах был соответствующий, а стенка, отделяющая туалет, появилась всего лет двадцать назад! В камерах сидело по полсотни человек, по обе стороны – двухэтажные нары, спали на них не вдоль, а поперек. Сейчас, конечно, далеко не так. Камеры в СИЗО в разы меньше, периодически делают ремонт, для каждого арестанта – отдельная кровать, помывка в бане, замена белья. А несовершеннолетним и женщинам - помывка в бане два раза в неделю, калорийное трехразовое питание.

И тут надо упомянуть людей, которые приложили немало сил, чтобы привести условия содержания к международным стандартам.

Начал большие преобразования в СИЗО Василий Иванович Яковлев, продолжил Лев Иванович Аринчев – это вообще человек удивительный, участник Великой Отечественной войны, который был тяжело ранен, потерял глаз, носил осколок под самым сердцем. При сегодняшнем раскладе он ни за что не прошел бы военно-врачебную комиссию, а тогда людей смотрели по делам! (Вячеслав Васильевич Кочетыгов стал инициатором открытия мемориальной доски своему учителю Льву Ивановичу… ) Продолжателями благородного дела были Евгений Григорьевич Митяев и Александр Николаевич Степанов. Большой вклад в реконструкцию и ремонт следственного изолятора № 1 в начале ХХI века внесли бывшие начальники Управления Анатолий Григорьевич Полбенников и Виктор Адольфович Брант... Благодаря этим руководителям в СИЗО появились человеческие условия. А ведь их достойны все «постояльцы»: и те, кто здесь несет службу, и те, кто будет осужден, и те, чей приговор будет оправдательным...

О явном и явках

– Когда я работал в СИЗО, у меня были лучшие показатели по явке с повинной. И вот тут многому меня научили мои старшие товарищи: оперативники из уголовного розыска, БХСС и КГБ. Я садился в уголок, слушал, как они работают с арестантами, и восхищался их подготовкой! Это был даже не допрос, это была беседа по душам! Никто никогда не повышал голос, я уж не говорю о физическом насилии! И люди вспоминали, что они – люди, что дома их ждет старушка-мать, что жена осталась с детьми одна, и что детям нужен не матерый уголовник, а настоящий, добрый отец. Арестантов убеждали фактами, рассказывали про статьи, по которым могли получить снисхождение, а то и вовсе – оправдание. И люди писали чистосердечные признания!

Совсем скоро я начал собирать архив из тех приговоров, которые были основаны на явке с повинной. А потом эту папочку давал почитать нашим заключенным. И ставил перед фактом: сколько дали, и сколько могли!

Особенно большое впечатление эти дела производили на арестантов, которые сидели за кражи и угоны, а они, как правило, многоэпизодники… Был у меня квартирный вор по фамилии Родионов. Он совершил 180 краж! И тоже написал явку с повинной. А потом рассказал, как готовился, как воровал, ну и поведал, что может стать препятствием на его пути. Сигнализация? Пять замков? Ничего подобного: с этим он справлялся в два счета! Но всегда уходил из подъезда, если в одной из квартир была маленькая брехливая собачка. Потому что она не дает работать, действует на нервы и отвлекает…

О работе головой

– Еще Петр Первый говорил, что «тюрьма есть ремесло окаянное и для скорбного дела сего потребны люди твердые, добрые и веселые». Злой человек может натворить много бед. Опять же у Достоевского есть описание злого начальника и его доброго зама. Первый за малейшую провинность назначал телесные наказания, а второй – был его полной противоположностью. И однажды одному из арестантов за нарушение тюремного режима прописали розги. Зная о предстоящей экзекуции, заключенный умудрился сделать заточку и задумал расправиться с начальником острога. Но в самый последний момент увидел рядом с первым – второго. И тут его пронзила мысль: «А что тогда будет с замом? Ведь это он не предотвратил убийства?». И арестант отказался от задумки. Вот вам сила авторитета и добра!

Признаться честно, в первые годы я стеснялся говорить, где работаю. А потом, когда по моим данным начали раскрывать грабежи, разбои, убийства, изнасилования, я понял, насколько важное дело делаю. Оно не имеет ничего общего с кино, где опера бегают с пистолетом. Наша работа – в кабинете, головой. И когда я в 25 лет увидел слезы 50-летнего мужика, которому помог выйти из трудной ситуации, я понял, что я на своем месте. И так получилось, что через полгода службы в СИЗО все арестанты стали записываться в оперчасть на беседу! Идут к тому, кто работает для них!

Тут важно сказать о том, что сотрудники должны понимать свою миссию. Применяя законы, не зная внутренних процессов, происходящих в преступной среде, противодействие не остановишь! Иногда приходит команда сверху: «В тюрьме не должно быть авторитетов и смотрящих!» То есть нам хотят сказать, что не должно быть лидеров? А что, так бывает? В каждой стае есть свой вожак. Это закон любого общества. Другой вопрос – как с ними работать. Если хозяин честный и неподкупный, ему и вожак, и стая нипочем. Но если нет – его съедят.

О крестьянке и рояле

– Еще когда я был лейтенантом, то провел свое исследование по поводу рецидивов среди малолеток. Почему одни подростки идут воровать, а другие – нет? Я опросил человек сто сорок из тех, кто в то время был за решеткой, задавая один и тот же вопрос: «Что тебе сказали дома, когда ты принес краденую вещь?» Оказалось, одним ответили: «Молодец, сынок, продолжай дальше!», а другим просто ничего не сказали! И тут я вспомнил себя, у меня был подобный случай, когда я припер домой соседскую сковородку! Мать тогда мне строго объяснила, что в нашем доме не должно быть чужих вещей. И я понял, что, если ослушаюсь, с меня просто спустят шкуру... Через десять лет иду на танцы – мать говорит: «Сынок, девочек не тронь, пока у тебя нет серьезных намерений!» И я снова понимаю, что материнское слово – закон, хотя это была обычная крестьянка, а не педагог и не психолог.

А знаете, где кроется корень зла? Часто родители и учителя говорят одно, а делают другое. Брешь получается только там, где слова расходятся с делами. А в тюрьме это видно как на ладони. Здесь все извращено. Здесь культ силы и жестокости. А кто его может разрушить? Если бы я, столкнувшись с издевательствами на усиленном режиме, прошел мимо, они бы продолжились. Психологов тогда не было, оперативники опирались только на опыт и интуицию, а еще на информацию, а ты ее никогда не получишь, если люди тебе не доверяют. А доверяют в том случае, если ты хозяин своего слова. Эти люди сидят в камере, и, кроме, старшего по корпусу, никого не видят. И я давал им иголки, чтобы зашить порванную робу, передавал из камеры в камеру махорку, ну и, конечно, в рамках закона решал многие личные вопросы.

Был у нас паренек, склонный к суициду: резал себе то горло, то вены, и самое главное, вылезал из наручников, потому что был ужасно худой. И после очередной попытки суицида я пошел к нему на беседу – начал расспрашивать про родной дом. А потом задал ему вопрос: «Чего ты хочешь именно сейчас?». Паренек сначала опешил, а потом говорит: «Хочу сыграть на пианино!» Вся дежурная часть покатилась со смеху! Но я встал из-за стола, отвел его в клуб для сотрудников и усадил за инструмент. Парень бренчал минут двадцать. Потом попросился еще. И еще. А после рассказал, что на воле у него была любимая девушка и она учила его играть. Тут я опять со своими расспросами: «А хочешь, чтобы она приехала?» Вы бы видели, как он обрадовался! И мы устроили эту встречу! После он быстро остепенился и попыток суицида уже не совершал...

...Спустя много лет Вячеслав Васильевич сделал еще один вывод: оценка его труда осужденными была для него гораздо важнее, чем оценка руководства. Он работал именно для сидельцев, но при этом служил стране. Кочетыгов проработал в системе исполнения наказаний почти полвека. И, кстати, прозвище у него было соответствующее: сначала Папа, а с годами – Дед...

Людмила ИВАНОВА

Маргарита РИМАР