Без срока давности

13:14, 27 октября 2021

Владимир Кельвес и другие: неизвестные подробности оккупации Чернского района

23 февраля 1942 года. В стране большой праздник – День Красной Армии (так он назывался до 1946-го). Но отмечали его все по-разному. Николай Борзенков, например, в тот день общался с сотрудником госбезопасности.

Сумка казначея

Напомним, несколькими днями ранее, 19 февраля, Николай Васильевич рассказал чекистам о том, что изготовленную им карту Черни он передал Слаутинскому. А потом сказал, что передал ее военному коменданту. Так где же истина? Борзенков пояснил: карту он отдал военному коменданту, к которому пришел вместе со Слаутинским. И добавил: он, Борзенков, занимался не только картами, но и однажды охранял военную комендатуру – стоял у ее дверей и пропускал граждан, направлявшихся туда за пропусками. Припомнил он и тот факт, что как-то в начале декабря 1941-го посещал эту самую военную комендатуру. «У меня на квартире жил немецкий казначей и при уходе оставил сумку, в которой были ракеты, – говорил Николай Борзенков сотруднику госбезопасности. – Боясь, что у меня ее обнаружат и за это расстреляют, я отнес эту сумку в военную комендатуру и сдал ее коменданту. Я пришел и сказал коменданту, что вот эту сумку оставил у меня в квартире немецкий офицер. Он мне на это что-то сказал на немецком языке, я не понял и вышел». Борзенков добавил: случаев, чтобы он находился у немецкого военного коменданта в присутствии переводчика, не было.

Сначала полицейский, потом землеустроитель

26 февраля 1942 года разговор сотрудника госбезопасности с Борзенковым продолжился. Беседа в этот раз началась с вопроса о том, когда в Чернь прибыла немецкая полиция безопасности. Точной даты Николай Васильевич не помнил. Ему казалось, что это произошло в начале декабря 1941-го. Причем о том, что прибывшие – это полицейские, Борзенков узнал от жителей Черни. Он же рассказал, что – по слухам – предательскую деятельность в период оккупации осуществляла жительница Черни Петрова (фамилия изменена. – Прим. ред.), «причем узнал я об этом после освобождения Черни от немцев». Борзенков добавил, что во время оккупации видел Петрову один раз в доме Никольского – она что-то писала. «Возможно, на улицах Черни я и встречал Петрову, но никаких разговоров, которые могли бы остаться в памяти, я с ней не вел, а просто поздоровался с ней, как со знакомой, и все. Правда, припоминаю один разговор с ней на улице поселка Чернь, это было в ноябре 1941 года, – стал откровенничать Борзенков. – В этот раз Петрова мне сказала, что вы напрасно уезжали из поселка Чернь, так как при немцах жизнь очень хорошая. Встречать Петрову в здании городской управы мне не приходилось». А дальше произошло, пожалуй, то, чего Борзенков не ожидал услышать. Сотрудник госбезопасности дал понять, что Борзенков проживал в одной квартире с Петровой. Николай Васильевич ответил: на квартиру к Петровой он действительно переехал в конце декабря 1941 года, то есть после освобождения Черни от немцев. «Причиной переезда к ней послужило то обстоятельство, что у Петровой проживала моя свояченица, хотелось жить одной семьей, притом дом Петровой не очень хороший и не может быть чем-либо, то есть занят каким-либо учреждением, поэтому оттуда не выселят. В военной комендатуре я Петрову не встречал».

Из составленного в Черни постановления о предъявлении обвинения Николаю Борзенкову от 2 марта 1942 года: «В период оккупации Чернского района немецкими войсками устроился на работу в созданную немецкими оккупационными властями городскую управу на должность полицейского, а впоследствии в сельхозкомендатуру на должность землеустроителя, таким образом изменил Родине и перешел на сторону врага. Находясь в контрреволюционных связях с немецкими оккупационными властями, составлял сведения о посевной площади района, снимал копии карт поселка Чернь и Чернского района с указанием в них населенных пунктов для немецкой армии. По заданию немецких оккупационных властей выезжал в сельсоветы, где принуждал председателей сельсоветов являться в немецкую комендатуру на регистрацию».

Мы еще вернемся к разговору о том, чем еще в период оккупации Чернского района занимался Борзенков.

Мельницы Алексея Зайцева

А пока поговорим о еще одном человеке, который знал Владимира Кельвеса и на которого вышли тульские чекисты. Это Алексей Зайцев.
ДОСЬЕ
Алексей Степанович Зайцев. Родился в 1897 году в деревне Ишково Архангельского сельсовета Липицкого района Тульской области. Проживал в пос. Чернь. Из крестьян-бедняков. Образование имел низшее. До революции 1917 года и после трудился по найму. До оккупации Чернского района работал на Чернском сушильном заводе заготовителем плодоовощей. Беспартийный. Был женат, воспитывал 4 детей. Состоял на воинском учете в Чернском РВК (рядовым). В период оккупации проживал в Черни в одном из домов по Глухому переулку. Работал в немецкой сельскохозяйственной комендатуре инструктором (с 20 ноября по 20 декабря 1941 года). Выполнял отдельные поручения гитлеровцев: отвозил приказы по сельсоветам (в частности, в Крестовский), вызывал старшин сельсоветов, ездил на мельницы, проверяя гарнцевый сбор (плата за помол и переработку в крупу зерна, за обдир риса, взимаемая в натуральной форме всеми государственными, кооперативными и колхозными мельницами и крупорушками. – Прим. ред.).

Алексей Зайцев в разговоре с сотрудником госбезопасности, состоявшемся 26 февраля 1942 года, рассказал о себе: во время оккупации проживал в Черни, никакой работы не производил, так как сушильный завод был остановлен и при немцах не действовал. «Правда, мне приходилось выполнять отдельные поручения немецкой сельхозкомендатуры», – сказал мужчина. Так, по заданию райагронома сельскохозяйственной комендатуры Владимира Кельвеса Зайцев ходил проверять мельницы: Михайловскую, Лобановскую, Петровскую и другие – всего около 7 объектов. Какой была основная задача проверки? Предупредить заведующих мельницами о сохранении гарнцевого сбора от расхищения. И чтобы этот самый гарнцевый сбор по требованию сельхозкомендатуры направлялся в Чернь в городскую пекарню для «выпечки хлеба для раненых бойцов и пленных бойцов РККА». Но, скорее всего, хлеб, в первую очередь, доставался солдатам и офицерам вермахта, а также их пособникам, а доходил ли он вообще в каком бы то ни было виде до советских военнопленных – еще большой вопрос. Кроме того, от Зайцева требовали обойти два сельсовета: Велье-Никольский и Крестовский – с приказом об эвакуации в тыл немцев всего скота, зерна и конского поголовья. Со слов Зайцева, в Велье-Никольском сельсовете он сказал его председателю Козлову: «Немцы отступают, поэтому надо воздержаться от выполнения этого приказа». А в Крестовском сельсовете, как утверждал Зайцев, он приказ «совершенно не вручил, так как старшины на месте не застал».
Итак, в Чернской сельскохозяйственной комендатуре Алексей Зайцев работал контролером мельниц; на эту должность его назначил райагроном этой самой сельхозкомендатуры Кельвес; Зайцев приступил к обязанностям, с его же слов, примерно в середине ноября 1941 года. Как объяснял Алексей Степанович сотруднику госбезопасности 26 февраля 1942-го, трудиться в немецкой сельхозкомендатуре его «заставили под силой оружия».

«В одну из ночей пришли пять немецких офицеров с переводчиком»

«В ноябре 1941 года несмотря на приказы немецких оккупационных властей о том, что кто не будет работать, тот будет наказан по законам военного времени вплоть до расстрела, я на работу не шел, – говорил Зайцев. – Тогда ко мне в одну из ночей пришли пять немецких офицеров с переводчиком, произвели у меня тщательный обыск и увели меня с собой к дому Иванова, где переводчик стал мне говорить, что тебя нужно расстрелять, после чего спросил меня, работаю я где-либо или нет. На мой отрицательный ответ переводчик сказал, чтобы я завтра же выходил на работу, и за невыход пригрозил расстрелом, после чего отпустили домой. Причем во время обыска меня спрашивали, партизан я или нет, на это я давал отрицательные ответы. После этого я вынужден был явиться в сельхозкомендатуру, где и был назначен на работу контролера по мельницам».

6 марта 1942 года сотрудник госбезопасности спросил Зайцева, кто еще работал с ним в Чернской сельхозкомендатуре. Зайцев назвал фамилии и имена: Кельвес, Иван Иванович Крылов. Крылов, по словам Зайцева, являлся инструктором: ездил в сельсоветы, вызывал на совещание старост и председателей колхозов, выезжал в сельсоветы за подводами в сельхозкомендатуру для перевозки дров, выезжал в сельсоветы с приказами о сдаче всего поголовья скота германским оккупационным властям для отправки в тыл.
А 5 мая 1942 года Алексея Зайцева спросили, подавал ли он заявление о приеме на службу в фашистскую сельхозкомендатуру Черни. Тот ответил отрицательно. И тогда ему зачитали показания Кельвеса – райагроном утверждал, что Зайцев как раз-таки подавал заявление в сельскохозяйственную комендатуру – о приеме на должность гарнцевого контролера по мельницам. Зайцев вновь не согласился с тем, что ему предъявили. Он еще раз перечислил, чем занимался в период оккупации: осуществлял контроль за сохранением гарнцевого сбора, взимаемого с колхозников за помол хлеба, и за своевременной доставкой этого самого сбора на городскую мельницу. Уточнил, что отдельные колхозные мельницы в аренду частным лицам он не передавал («и не был на это уполномочен»). И тогда Зайцеву зачитали показания Круглова, из которых следовало, что он, Зайцев, передал Липицкую мельницу в аренду мастеру этой мельницы Колоскову. Зайцев подтвердил, что Липицкую мельницу он действительно посещал, «проверяя ее работу в разрезе моих обязанностей, составил там акт, но в аренду эту мельницу не передавал Колоскову. Взаимоотношения у меня с Кругловым нормальные». Конечно, на тот момент чекисты уже знали, что Зайцев ездил в сельсоветы, где заставлял председателей колхозов и советов явиться на регистрацию в немецкую комендатуру. Это он не отрицал. И пояснил: ездил по заданию райагронома Кельвеса в Липицкий сельсовет, где сказал его председателю Волкову: «Ты совместно с председателями колхозов должен явиться в Чернь в сельхозкомендатуру».
Затем Алексея Степановича попросили рассказать про эпизод во время проверки им мельницы в селе Троицкое-Бачурино – имелись сведения, что там контролер по мельницам Зайцев угрожал колхозникам расправой. Зайцев сказал: да, тамошнюю мельницу проверял, но угроз не наносил. Однако П.С. Распопов утверждал обратное. Зайцев пояснил, что этого человека он не знает.
11 марта 1942 года Алексей Степанович привел подробности того, как он развозил приказы германских оккупационных властей. Примерно 20 декабря 1941 года его вызвали в сельхозкомендатуру. Зайцев явился к Кельвесу. Последний вручил два приказа немецкого командования о конфискации всего скота и велел Зайцеву эти самые приказы отвезти в два сельсовета: Велье-Никольский и Крестовский. «Я повез эти приказы, но в Велье-Никольском сельсовете сказал председателю Козлову, чтобы скот не гнали, так как Красная Армия уже наступала, а в Крестовский сельсовет я совершенно не передал, – вспоминал Зайцев. – И после этого я в комендатуру не являлся, а все время скрывался».
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
Благодарим пресс-службу УФСБ России по Тульской области за предоставленные материалы
На фото Сергея Киреева: реконструкция событий 1941 года в Тульской области

8 часть.JPG

0 комментариев
, чтобы оставить комментарий