Долг, честь – понятия классические

Солист-инструменталист, концертмейстер, аранжировщик Алексей Симоновский пишет музыку, но о себе говорит: «Я не композитор, это слишком громкое звание, скорее соглашусь на определение «автор музыки…». Выпускник Государственного музыкального училища имени Гнесиных, Симоновский работает в Тульской областной филармонии более четверти века.
– Алексей, с каких лет вы ощутили себя музыкантом?
– С детства: в нашей семье три поколения людей посвятили себя этому виду искусства. К примеру, у моего деда трое детей, и все трое профессиональные музыканты: моя мама, ее брат и сестра, – среди его двенадцати внуков таких только шестеро. В основном все занимаются концертной деятельностью: моя родная сестра Анна, как и я, работает в филармонии, двое наших двоюродных братьев живут в Германии, они певцы.
– Видимо, в вашей семье было весело, когда все собирались вместе?
– Да, все разговоры, интересы, жизнь в этой среде мне просто не оставляла выбора, да я и не знал, что может быть по-другому.
– Хорошо, когда есть такая уверенность…
– Нет, она появляется позже и точно так же неожиданно исчезает в зависимости от конкретных ситуаций, я имею в виду в профессии. И тогда нужно заново ее обретать, а это большой труд, а появится – стремишься удержать. То есть находишься в постоянной работе над собой, адреналин пульсирует.
– Когда взяли в руки первый инструмент?
– Мне было шесть лет, и я стал учиться играть на скрипке, какое-то время примерно занимался, а потом взбунтовался: «Не буду музыкантом!..» Но меня как-то так мягко убедили, что вернулся к занятиям, потом втянулся, и если и было тяжело, то удовольствие от общения с музыкой перекрывало все – есть у всех нас такая особенность. К примеру, мальчик на морозе катается на санках, у него уже и нос посинел, и щеки ледяные, и руки, но радость от быстрого спуска с горки сильнее этих неприятностей. И в занятиях музыкой присутствует сложный сплав удовольствия, труда, мучений – это стиль жизни, через такие ступеньки шагают все музыканты. Дилетанты считают, что у нас все делается по вдохновению: захотел – заиграл, а если муза покинула – отложил инструмент. Словно есть некий Божий дар, и обладатель просто использует его в свое удовольствие. Но приходится заставлять себя, как и всем, кто подвизается в других сферах деятельности: хоть и любимая, но работа. А музыкант – это не увлечение, а профессия.
– Но в детстве-то это, скорее всего, хобби?
– Для меня лично это было четкое понимание уже выбранного пути. Ну, к примеру, если люди построили сами на садовом участке дачу, забор, сарай, то они еще не могут называться архитекторами, правда? Поэтому в детстве, в юности ты понимаешь, что еще слаб и далеко не «архитектор», но занимаешься ты серьезной профессией, и виртуозность впереди – за днями и годами каторжного труда.
– Вы так серьезно рассуждаете… И в детстве не были легкомысленным и разгильдяем?
– Да обыкновенным я был мальчишкой, вовсе не «ботаником», во дворе с друзьями в хоккей гонял: тогда же все мы были Харламовы. При этом я страшно боялся директора детской музыкальной школы Григория Зиновьевича Райхеля, который еще и жил в соседнем доме, так что встречаться приходилось постоянно. Был он для меня запредельной величиной и почти небожителем. Тогда я, одиннадцатилетний, в первой еще детской филармонии (вторая была позже создана Генрихом Самойловичем Гиндесом) играл на скрипке. И вот как-то колупаюсь я в снегу, а тут – сам худрук появился и своей рукой с тремором, полученным еще на войне при ранении, потрепал меня по плечу: «Леша, надень варежки…»
– Надели?
– А разве мог ослушаться? Правда, вскоре и произошел тот подростковый бунт, и я оставил инструмент и поступил в художественную школу, а потом и в училище художественное поступал: слава богу, не прошел и понял – не надо ломать судьбу. И занялся гитарой, поступил в Гнесинское на эстрадное отделение.
– А кисти забросили окончательно?
– Времени нет, а если изредка удается, то пишу городской пейзаж – это моя страсть, правда, уже и штрих не тот.
– Когда отучились в Москве, сразу решили вернуться в Тулу, столица не влекла?
– Да у меня просто не было других вариантов, я уже работал в Тульской областной филармонии: сначала в группе «Век», потом в оркестре государственного хора, которым руководил Иосиф Александрович Михайловский. Он тогда и «подсадил» меня на аранжировки.
– Так вот с чьей легкой руки это началось…
– Мне повезло, как и любому человеку, которому судьба посылает встречу с личностью. В молодости это не ценится, лишь с годами начинаешь понимать. Я очень многим людям благодарен за то, что помогли – действенно или косвенно. И если в детстве в моей жизни был Райхель, то потом кумиром и величиной стал Михайловский. Личность необычная, неординарная, он всегда разделял рабочие моменты и личное общение и никогда не переносил одно в другое – это был его принцип, очень правильный. К примеру, если на репетиции он начинал ругаться, доставалось всем; если же был какой-то один «виновник торжества», то Михайловский сначала устраивал ему головомойку, а потом говорил в конце репетиции: «На улице можешь со мной не здороваться!»
– Мне вспоминается один случай, произошедший в 1991 году: тогда на стадионе филармония организовывала концерт одного очень популярного в то время певца. А тот, приехав, обнаружил, что продано лишь три четверти билетов, сел в машину и укатил в Москву. Помню, как Михайловский в своем кабинете кричал – по телефонам и без оных, возмущался, но не столько нерадивостью филармонических распространителей билетов и администраторов, сколько отношением «звезды» к публике. Он сказал тогда: «Как он смеет так относиться к профессии?! Даже если бы пришли два зрителя, он был обязан для них петь – из уважения…»
– А это и есть профессионализм. А еще – долг, честь, понятия классические, неустаревающие.
– Но пропадающие из обихода. Кстати, как появилась на свет ваша первая аранжировка?
– Хор с оркестром репетировал арии из оперетт, и Иосиф Александрович, который как-то почувствовал во мне эту склонность, принес клавир и сказал: «Писать некому, займись». Мне было лет двадцать пять, я никогда не занимался ничем подобным и потому ответил, что не смогу – не хоровик, и не в курсе, как это делается. И Михайловский после комментария: «Ты что – безграмотный музыкант, не знаешь, где пишется си-бемоль?», взял листок бумаги и расписал все партии – для сопрано, теноров. У меня этот листок долгое время хранился как раритет, но потерялся в связи с ремонтом… Потом мы долгое время дружили и сотрудничали с замечательным музыкантом заслуженным артистом России Александром Сергеевичем Куценко.
– Я знаю, что в конце девяностых вы работали почти год за границей.
– С точки зрения профессии это не так интересно, просто был способ заработать, когда в стране наступили тяжелые времена. Ну и интересно было: Италия, опыт общения с зарубежными музыкантами, другим жанром искусства – миром под куполом. У нас ведь тогда многие изменяли профессии: зарплаты не платились, костюмы приходилось шить за свой счет, но я счастлив, что удержался. Потому что даже временный уход означает чаще всего – навсегда. И мы смогли по контракту устроиться в самый большой в Европе цирк, этакий передвижной Вавилон, где работали люди всех национальностей, какие только можно себе представить. Там артистов и обслуживающего персонала было человек четыреста, и таким пестрым составом мы исколесили всю Италию. Эту процессию надо было видеть: по дороге едут машины, фургоны, часть перемещается на поезде, где на платформах установлены и клетки, и сложная аппаратура. И было прекрасное настроение: в России тогда была пасмурная обстановка, а тут – солнце, море, все яркое, колоритное.
– Как объяснялись?
– На жуткой смеси слов из всех языков и жестов, потом что-то запомнилось из итальянских слов. Но с годами они забываются: в филармонию приезжает из-за границы хор «Ла Фаэтон» – он дружит с нашим оркестром скрипачей, устраивают обменные и совместные гастроли. И с каждым приездом итальянцев я все меньше их понимаю. Но вот когда я вернулся с тех годовых гастролей, было очень сложно вписаться в жизнь, перебивался случайными заработками, а нужно было содержать семью. И в это время я поработал аранжировщиком на радио «Визави», делал заставки, оформлял эфир. А кстати, в начале 90-х был еще один вид деятельности: я трудился в рекламном агентстве «Комар». Там была словно моя творческая лаборатория: я оттачивал технику композитора и аранжировщика. А сейчас я работаю в филармонии заведующим отделом эстрадного исполнения.
– Вообще здесь проходят столь разнообразные концерты – симфонические, детские, к тому же недавно начала действовать музыкальная гостиная, и вы умудряетесь участвовать во многих мероприятиях. Откуда время берется?
– Это просто моя творческая позиция, я считаю, что если наш «продукт» интересен, то его можно предлагать зрителю.
– Мне нравится, что вы произносите слово «интересно»: с возрастом оно от нас куда-то уходит.
– Я – человек с заниженной самооценкой, отношусь к себе критически: ведь каждый из нас знает свои внутренние пробелы и пытается их восполнить. К тому же если что-то на сцене будет скучно для меня, то зритель уж точно не заинтересуется. Поэтому искусство – это в любом случае путь к себе.
Марина ПАНФИЛОВА
Елена КУЗНЕЦОВА