Искренность и лицедейство совместимы?

Марина ПАНФИЛОВА
Елена КУЗНЕЦОВА

Впервые перед тульской публикой актриса академического театра драмы Мария Соловьева появилась в спектакле «Мужчины по выходным». И ее сразу приняли и полюбили – за умение быть откровенной, без опаски предстать некрасивой, нелепой, чем грешат многие актрисы: такая уж профессия, они должны всем нравиться.
– Вообще-то мой дебют в Туле состоялся в «Хануме», – уточняет Мария. – Но там была эпизодическая роль без слов, только танец. А уж в «Мужчинах…» пришлось потрудиться: я почти в течение всего действия оставалась на сцене.
– И «зажигали» на всю катушку, прибегая подчас даже к приемам клоунады.
– Я очень волновалась: первая встреча с постановщиком, возникновение того самого актерско-режиссерского диалога от репетиции к репетиции. Александр Иосифович Попов меня тогда очень щадил, относился мягко, понимая, что дебютантка – только что выпустилась – и это мой первый театр, и сразу такая огромная роль.
– Ну вы-то себя не щадили, выкладываясь полностью…
– А я никогда и не стараюсь манерничать на подмостках, за исключением тех ролей, где это оправданно, но в «Шикарной свадьбе», «Палате бизнес-класса» другая смысловая нагрузка – это комедии положений. Другое дело, что сейчас пошла мода на глянец, все красиво, изящно, без прозы жизни. А театр должен быть честным: игра, но не наигранность. Лишнее, наносное слишком явно предстает на сцене, она же все обнажает, как ни гримируйся. И тут надо быть чуть больше чем профессионалом – в чисто человеческих, личностных понятиях.
– Но в спектакле «Боинг-Боинг» вы играете, в силу обстоятельств, аж три роли – и характерную, и лирические, как успеваете перевоплощаться?
– В соответствии с жанром… Но, к сожалению, сейчас идет погоня за хохмами в театре, и не только в нашем: публика желает «развлекухи», хочет прийти и просто расслабиться и посмеяться. А режиссеры, актеры зачастую идут у нее на поводу, удовлетворяя эту потребность, сгущая краски в комедиях.
– Можно сказать, что актеры – своего рода психологи, вы же должны уметь «ловить» настроение зрителей.
– Да, люди приходят порой усталые после работы, со своими проблемами, и мы должны стать командой, суметь переключить их на происходящее на сцене.
– А бывает, что, как ни бейся, зал остается «холодным»?
– Случалось, и это – минус тебе как профессионалу. Я очень чувствую зал, стоя за кулисами перед выходом, и понимаю, какая там тишина: позитивная, когда зрители – с нами, либо равнодушная, непробиваемая. Но если мы знаем, про что играем, если есть что сказать, мы заражены действием, тогда чудо происходит.
Я не разделяю идею, что надо потакать зрителю, хотя случаются почти провальные ситуации – играем комедию, а люди не смеются: ну не зацепило. И тут кто-то из артистов начинает «поддавать», делать наигрыш всеми выразительными средствами, но я думаю, это не совсем честно. Надо просто проанализировать себя сиюминутную, осознать, что делаешь не так из обговоренного ранее, и – продолжать на этой ноте.
С детьми все по-другому, к примеру, в «Аленьком цветочке» нужно быть внятными и простыми, чтобы сразу стало ясно, где хорошие, где плохие: публика нежного возраста не признает полутонов и подтекстов. Ну и, конечно, все должно быть заразительно, ярко, и чтобы в финале добро победило – какая же без этого сказка.
– Взрослые тоже не прочь посмотреть спектакль с таким сюжетом: жизнь сложна, и так хочется хоть здесь отвлечься и поверить в чудо. Пример тому – постановка ТАТД «Бабаня»…
– Мне очень близок этот спектакль, можно его назвать отдушиной. Темы, которые поднимаются драматургом, режиссером, нами, – вечные, а о них так мало говорят сегодня. О душе словно забыли. И «Бабаня» здесь – в масть, вроде там все просто, а так цепляет за сердце, и люди, не скрываясь, плачут в финале. И мне хочется побеседовать со зрителем: о том, что любовь надо не делить, а приумножать, и принимать надо людей такими, какие они есть, как это делает главная героиня в исполнении Ирины Васильевны Федотовой. Она чувствует боль души всех, с кем общается, а свою – прячет, чтобы их не ранить, и идет по миру и светит этой любовью. Это – христианский спектакль, как и «Ретро», наверное, потому публика на них так замечательно реагирует. А когда в конце все поют «Течет река Волга…», мне и это близко: я живу далеко от родного города, от мамы, от друзей детства, и часто «устаю от дорог».
– Когда все отдано игре и словно выжаты все соки, чем себя «наполняете»?
– Занимаюсь йогой, много читаю – это необходимо, чтобы было о чем говорить со сцены. Люблю Солженицына, Толстого, недавно перечитывала «Войну и мир», «Анну Каренину» – все, что проходили в старших классах, еще не будучи готовыми к таким глобальным произведениям. Хотя «Раковый корпус» и «В круге первом» Солженицына я прочла в 16 лет и все поняла: это, что называется, «мой автор». Еще читаю Маркеса, Ахмадулину: если очень плохо, открываю первое же ее стихотворение. Кино люблю разное, хорошее, особенно фильмы Тарковского в его зарубежный период – «Ностальгия», «Жертвоприношение», слушаю Рахманинова, Шопена... Все, как в театре: чем глубже тема, тем интереснее.
– Есть ошибочное мнение, что актер и вне сцены продолжает фонтанировать и искрить…
– Случается, особенно в компании: ждут, что сейчас начнешь всех развлекать, сыпать анекдотами. Я по сути своей интроверт, и круг общения достаточно узкий, так что в гостях сижу тихо, не привлекая внимания. Да просто устаешь от игры – не только на сцене, но и в кулуарах театра. Зато профессия позволяет различать фальшь, которая случается не только на подмостках. Но бывают моменты, когда так хочется в нее поверить: «обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад…» Да и в жизненных ситуациях мы постоянно сталкиваемся со своими персонажами, которых анализируем, ищем мотивы поступков.
– Тогда напрашивается извечный вопрос: как к вам пришло желание лицедействовать?
– Не поверите: у меня никогда его не было. Просто поступила в училище культуры в родном Харькове, а одна из наших педагогов параллельно училась на отделении режиссуры драмтеатра в университете искусств. И я, «заразившись» от нее, туда же через год подала документы.
Меня воспитывала мама – отец умер, когда мне было десять лет, и она очень спокойно отнеслась к выбору профессии. С родителями общались на полном доверии, меня сроду не наказывали, предоставляли свободу выбора в поступках. Поэтому, когда решила пойти в училище, мама сказала: «У тебя все получится…» Отправилась в университет и услышала: «Ты у меня молодец!» Кстати, на режиссуру меня тогда не приняли – слишком молода, на актерский кукольный не подошла: я же ростом вровень с ширмой. Тогда решила подать документы на драматическое отделение, хотя меня отговаривали, утверждая, что там принимают только…
– …«холесеньких», как определяла Майя Булгакова?
– Ну да – героинь, с длинными волосами и кукольным личиком. Но – взяли, и потом куда-то улетучилось мое решение перевестись после третьего курса на режиссуру: пошли этюды, отрывки, что-то стало получаться, захлестнуло… А в школе принимать участие в самодеятельности, посещать кружки сроду не хотелось: так боялась выйти на сцену. Я была не то чтобы отличницей, но педанткой, «вещью в себе», любила точные науки, и если бы попала в химическую лабораторию, сидела над пробирками, была бы счастлива, наверное. Так что жизнь вывела на другой уровень, и пришлось себя переделывать, а то и ломать, но это классно, когда есть трудности.