Оперный певец Анджей Белецкий: Служу искусству и благодарен за всё

15 июня в посёлке Арсеньево, на малой родине Александра Даргомыжского, состоится фестиваль, посвящённый этому замечательному композитору, — «ДаргоФест». На нем впервые будет представлена концертная версия первого действия оперы Даргомыжского «Русалка» в постановке солиста театра «Новая опера» им. Е. В. Колобова Анджея Белецкого.

Сегодня Анджей Белецкий — солист «Новой оперы», приглашённый солист Большого театра — в гостях у «Тульских известий». Певец выступает на лучших концертных площадках Москвы: в Московском международном Доме музыки, в Концертном зале им. П. И. Чайковского, в Большом зале Московской консерватории. Он работает с ведущими оркестрами страны: Национальным филармоническим оркестром России под управлением Владимира Спивакова, Государственным симфоническим оркестром «Новая Россия» под управлением Юрия Башмета, Российским национальным оркестром под руководством Михаила Плетнёва. Анджей Белецкий — кавалер ордена «За возрождение России. 21-й век», лауреат премии «За беззаветное служение оперному искусству», кавалер ордена «За служение Отечеству» 3-й степени. А кроме того, Анджей Белецкий — наш земляк.

— Анджей Анатольевич, в роли постановщика вы, оперный певец, выступаете впервые?

— Нет. В 2016 году в рамках проекта «Лирическая опера», организованного в Израиле моими друзьями, я пел в опере Пуччини «Тоска». Так получилось, что за несколько дней до премьеры режиссёр-постановщик этого спектакля отказался от сотрудничества с нами и даже пригрозил судом, если мы воспользуемся его наработками. Поскольку в проекте был занят всемирно известный дирижёр Фабио Мастранджело — он сейчас возглавляет в Петербурге Музыкальный театр имени Шаляпина — меня попросили постараться исправить ситуацию. За три дня я поставил этот спектакль. В дальнейшем мне неоднократно приходилось исполнять режиссёрские обязанности, причём не только в театрах Израиля. «Кофейную кантату» Баха я ставил в Германии. Был режиссёром-постановщиком небольших спектаклей в Ближнем зарубежье.

— Помогало полученное вами образование?

— Да, я окончил актёрско-режиссёрский факультет ГИТИСа, а потому профессию режиссёра знаю изнутри. Тем более мой дедушка — Николай Иваницкий — был не только драматическим актёром, но и режиссёром. В своё время он работал в Тульском театре юного зрителя и возглавлял Тульский самодеятельный театр.

— Предложение поставить первое действие «Русалки» Даргомыжского поступило от министерства культуры Тульской области?

— Да. Инициатива пригласить меня к участию в постановке этого спектакля исходила от вдохновителя и куратора фестиваля министра культуры Тульской области Татьяны Вячеславовны Рыбкиной. Это не обычное предложение, потому что спектакль принято ставить полностью или — делать концертное исполнение, когда солисты стоят, дирижёр машет, оркестр играет, публика — скучает. Наше концертное исполнение будет зрелищно — красиво, костюмно, с использованием мизансцен. На сцене — всего три солиста-вокалиста, оркестр и государственный хор, любезно предоставленный директором Тульской областной филармонии имени Михайловского Еленой Юрьевной Рудневой. Это, наверное, мечта любого режиссёра — заполнить сценическое пространство таким небольшим составом участников действия. Двадцать один солист нашего оркестра — это не большой симфонический — будет исполнять оригинальное переложение партитуры на этот малый состав. Такого музыкальный мир ещё не видел.

— Вы приняли предложение сразу? Не испугались того, что классическое произведение придётся ставить «где-то на улице»?

— Передо мной была задача создать и донести до широкой публики музыкальную иллюстрацию. А сделать сценическую версию первого действия «Русалки» — полностью моя идея. Я взялся за это, потому что творчество Даргомыжского мною давно и хорошо изучено. Я знаю, к чему он стремился, знаю, что необходимо для того, чтобы максимально передать его идеи слушателю и зрителю. Так что — нет, не испугался.

— Артисты, задействованные в спектакле, — это артисты «Новой оперы», или Тульской филармонии, или?..

— Партию Мельника будет исполнять Алексей Антонов, штатный сотрудник «Новой оперы». Партию Князя исполнит экс-солист «Новой оперы», экс-солист Московского академического Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Антон Иванов. Александра Конева — сопрано, всемирно известная певица — исполнит партию Наташи. Я, автор сценической версии, в роли ведущего этого мероприятия, а именно — в роли Александра Сергеевича Даргомыжского, буду окаймлять всё первое действие исполнением четырёх редко звучащих романсов композитора. Хор, как уже сказал, — артисты Тульской филармонии. Оркестранты — музыканты московских оркестров под руководством заслуженного артиста России Андрея Балашова. Именно он сделал оригинальное переложение партитуры на двадцать одного музыканта.

— Как долго вы готовили постановку?

— По меркам театра, совсем мало — около двух с половиной месяцев.

— Вы всемирно известный музыкальный исполнитель. Но как о человеке о вас мало что известно. Кто и почему назвал вас так необычно — Анджей?

— Я родился в Ялте, но не в Крыму, а на побережье Азовского моря. Выбранное для меня родителями имя никак не хотели регистрировать, и мой папа, Анатолий Белецкий, пошёл к первому секретарю Донецкого обкома партии получать разрешение на регистрацию для своего ребёнка такого необычного в Советском Союзе имени. А мой папа дружил с всемирно известным режиссёром Анджеем Вайдой, в его честь он и назвал меня. Так что я ношу своё имя благодаря личной дружбе моего папы с Анджеем Вайдой, личному распоряжению первого секретаря Донецкого обкома партии и благодаря прекрасным на тот момент нашим отношениям с Польшей.

— Как вы попали в Тулу?

— Дедушка мой, Николай Николаевич Иваницкий, о котором я уже немного сказал, в середине 1970-х годов, потеряв сына, предложил своей дочери Татьяне, моей маме, переехать в Россию. На тот момент он работал в Туле, режиссёром. И мы переехали к дедушке, мне было пять лет. В Туле я учился в музыкальной школе. В 1986 году, в 15-летнем возрасте, поступил в Тульское музыкальное училище (теперь колледж искусств) имени Даргомыжского на фортепианное отделение. Занимался в классе Татьяны Юрьевны Угримовой. С этого же времени начал работать солистом-вокалистом в Тульской областной филармонии по личному приглашению Иосифа Александровича Михайловского. С 2000 года филармония носит его имя. Кстати, с Тульской филармонией тесно сотрудничали и мой папа, и моя мама — Татьяна Белецкая. Мама как концертмейстер-пианист и артистка разговорного жанра, конферансье, а папа — как руководитель музыкальных коллективов и как вокалист, певец. У папы моего тоже очень интересная судьба. Он начинал учиться в консерватории в Казани, окончил — в Баку, был однокурсником Муслима Магомаева. А в Днепропетровске, где он тоже одно время жил, дружил с Иосифом Кобзоном.

— Окончив училище, вы отправились в Москву. Музыкант, певец, поступили в театральный институт — ГИТИС. Почему не в Российскую академию музыки имени Гнесиных?

— Я прожил в Туле пятнадцать долгих, прекрасных, одухотворённых лет и в 1991 году ринулся в Москву, как многие, на заработки. Но даже народным артистам, великим мастерам сцены, было очень сложно отыскать работу. Как пианист я вряд ли, даже поступив в вуз, трудоустроился бы. А вот как вокалист, хотя вокалом со мной никто не занимался, я себя нашёл. Мне очень повезло с людьми — и туляками, и теми, кого я встретил на московской земле. Все они сыграли судьбоносную роль в моей жизни и творческой судьбе. Моя мама тоже как пианистка окончила Тульское училище имени Даргомыжского. Она училась вместе с Тамарой Усачёвой, будущей женой Валерия Сергеевича Золотухина, актёра Театра на Таганке. Встретившись в 1991 году совершенно случайно, они поговорили о моей судьбе. Моя мама, Тамара и Валерий Золотухины были большими друзьями. Мама была бессменным концертмейстером у Валерия Сергеевича, который и посоветовал мне поступить в ГИТИС. Я ему предварительно спел, перестроив его семиструнную гитару на шестиструнную, потому что довольно бойко владел инструментом, за что Татьяна Юрьевна Угримова меня немножечко ругала: ты играешь на фортепиано и, как на гитаре, пальцы левой руки оставляешь на клавиатуре; так нельзя, надо обязательно пальцы поднимать. 

Валерий Золотухин позвонил в ГИТИС Матвею Абрамовичу Ошеровскому, народному артисту России, народному артисту Украины, как раз набиравшему курс, и попросил меня прослушать. Я пришёл — спел, сыграл, прочитал. Тогда же познакомился с Георгием Павловичем Ансимовым, учеником Бориса Александровича Покровского, возглавлявшим актёрско-режиссёрский факультет ГИТИСа. И Ансимов пригласил меня сразу на третий курс. Чуть позже произошла ещё одна встреча — я познакомился с вокальным педагогом Александром Петровичем Петровым. Меня, конечно же, зачислили к Матвею Абрамовичу Ошеровскому. Вторым моим мастером была Розетта Яковлевна Немчинская, тоже очень известный педагог. Я не ошибся, поступив на первый курс ГИТИСа, потому что понял: судьба свела меня с великим учителем, у которого я смогу почерпнуть то, что невозможно почерпнуть ни практическим путём, работая на сцене, ни теоретическим, сидя в библиотеке имени Ленина, которую я, будучи любознательным, читающим человеком, атаковал с самого своего приезда в Москву. Окончив первый курс, получил предложение поступить на третий курс актёрско-режиссёрского отделения к Виталию Михайловичу Миллеру, ещё одному большому мастеру. Это тоже музыкальный факультет, только я учился на отделении музыкальной комедии, а теперь поступил на отделение музыкального театра… Вуз закончил, можно сказать, экстерном.

— У вас ведь была ещё одна судьбоносная встреча, и связана она уже с работой в Московском Кремле?

— Есть такой великий музыкант, дирижёр Геннадий Александрович Дмитряк. Он тогда возглавлял капеллу солистов Московского Кремля, а сейчас руководит Государственной академической хоровой капеллой России имени Юрлова и Государственным академическим русским хором имени Свешникова. По его приглашению я проработал в капелле Кремля, месте моего первого официального трудоустройства, с 1993 по 1997 год. Объездил весь мир вдоль и поперёк и могу сказать, что это были одни из самых счастливых лет в моей творческой жизни.

— Как вас заметил театр «Геликон-опера», в котором вы служили девять лет?

— После окончания института я полгода занимался с Верой Петровной Нигановой, очень известным тогда педагогом по академическому вокалу, и через некоторое время начал подумывать о прослушивании в музыкальные театры: природа брала своё. В 1995 году мой учитель Александр Петров, уже, к сожалению, ушедший из жизни, сказал мне, что руководитель «Геликон-оперы» Дмитрий Бертман набирает певцов, и настоятельно рекомендовал сходить прослушаться. Пришёл. Спел. Может быть, не так удачно, как хотел, но Бертман объявил: молодой человек, с завтрашнего дня вы работаете в нашем театре. В 2001 году меня пригласил работать в театр «Новая опера» Евгений Владимирович Колобов, а в 2004 году, по причине большой загруженности, я покинул «Геликон-оперу» и стал плотно работать в театре Колобова, оставаясь при этом солистом Московской государственной филармонии и приглашённым солистом во многих филармонических залах мира и оперных театрах. У меня всегда было достаточно всего параллельного, если можно так сказать. И сейчас я сотрудничаю с полутора десятками филармонических оркестров России и зарубежья.

— Разговариваем с вами, и создаётся впечатление, что у вас зелёный свет светофора горит постоянно. Бывало ли, что перед вами загорался красный и мешал двигаться дальше?

— Вы удивитесь, но красный свет — преобладающий в моей жизни и один из моих любимых. Добиваясь всего сам, пусть и по прекрасной рекомендации прекрасных людей, я перестраивал этот красный свет на жёлтый, а потом перекрашивал его в зелёный. Иногда это делала сама жизнь.

— Например?

— Моё рождение. Мама должна была родить меня, по всем показателям, на месяц раньше. Природа давала красный свет. Моё имя — опять преодоление. Поступление в музыкальную школу — снова красный, потому что те, кто прослушивал меня, не нашли во мне задатков музыкальности. А потом пришла Зоя Васильевна Фомина, скрипачка, замдиректора Новотульской музыкальной школы (сейчас это Детская школа искусств № 1), и передала меня прекрасному педагогу Маргарите Григорьевне Жеребкер, «что-то» во мне увидевшей. В музыкальном училище тоже поначалу включился красный. Как это: учиться на пианиста и одновременно работать певцом в филармонии? В ГИТИСе то же самое. Всегда и везде — меня встречал красный свет светофора. Для меня он — солнечный. Это не запрещающий цвет. Это цвет, сигнализирующий, что вот в этот момент я должен приложить максимум усилий, чтобы достичь того, что мне нужно.

— Какой момент потребовал от вас максимальных усилий?

— Окончательный переход из «Геликон-оперы» в театр «Новая опера». К тому времени ушёл из жизни Евгений Колобов, и нужно было отстаивать театр: на здание претендовали некоторые из сильных мира сего. Нас было всего несколько ведущих солистов, которые держали весь репертуар и ещё в течение нескольких лет добивались того, чтобы «Новой опере» было присвоено имя Евгения Владимировича. Скажу больше: я положил на алтарь «Новый оперы» свою зарубежную карьеру. В фундаменте и в стенах нашего театра есть и мои кирпичики. И их много.

— Но с «Геликон-оперой» продолжаете общаться?

— Общаемся. С 1995 года в этом театре работает моя жена Марина. Поскольку у нас трое детей, она уже многие годы поёт в хоре, потому что два солиста в одной семье — это, сами знаете, перебор. Но она тоже мультимузыкант, и она на своём месте.

— Как вы познакомились?

— Когда я, будучи солистом Кремлёвской капеллы, приехал из очередной долгосрочной командировки из-за рубежа и сидел за кулисами — мне поправляли деталь костюма — прошла девушка. Встряхнула волосами белокурыми. Я не мог не обратить на неё внимания. На следующий день мы познакомились, в 2025 году мы отметим серебряную свадьбу, а в 2026 году этому знакомству исполнится 30 лет. У нас три дочери: Беата, Лаура и Паола. Две старшие учатся в высших музыкальных учебных заведениях — одна как певица, вторая как пианистка.

— Вы сказали, что отказались от работы с зарубежными театрами. Не жалеете?

— Не буду называть эти театры, скажу лишь следующее. Да, меня в них ждали. Но у меня в России были спектакли почти день в день. Время для театра было трудное, его могли закрыть, я говорил вам об этом, и руководитель «Новой оперы», тогда это была Наталья Григорьевна Попович, жена Евгения Колобова, сказала: у нас петь твои партии сейчас просто некому. А это были партии Набукко, Риголетто в одноимённых операх Джузеппе Верди. В дальнейшем — Князя Игоря в одноимённой опере Александра Бородина. Поэтому я раз отказался выступить в европейском театре, второй, третий, а потом — сами понимаете. Но тут есть один очень большой, очень положительный для меня момент — оценочный, что очень важно для артиста. Я прослушивался в Римскую оперу, и мне предложили в следующем сезоне петь все спектакли Риголетто и Набукко в смену с Лео Нуччи и Ренато Брузоном. Это звёзды итальянской и мировой оперы. Правда, и тут я, узнав о тяжёлой болезни моего ближайшего родственника, отказался от столь заманчивого предложения. Но я ни о чём не жалею. Видит Бог, я счастлив и благодарен за всё.

— Вы считаетесь одним из лучших исполнителей кантаты Карла Орфа «Кармина Бурана»…

— Эта кантата сейчас широко исполняется, а там партия сложнейшая. Надо петь всеми голосами: тенором, баритоном, басом… У меня большой диапазон, позволяющий мне исполнять это произведение. Я выступаю с ним по всему миру.

— С 2012 года вы приглашённый солист Большого театра. Кто вас пригласил?

— В 2012 году я дал сольный концерт в «Новой опере» из 19 арий. Он назывался «Благодарность». И Михаил Фихтенгольц, возглавлявший тогда в Большом театре отдел, который занимался приглашением артистов в Большой, предложил мне прийти на прослушивание. Прослушивали певцов на исполнение партий в опере П. И. Чайковского «Чародейка». Александр Борисович Титель, он был приглашён как режиссёр для постановки этой оперы, несмотря на восхищение дирижёра Александра Николаевича Лазарева моим исполнением, отказался со мной работать, объяснив это тем, что у меня «слишком молодой внешний вид». Кстати, видите, опять красный. Но через некоторое время загорелся зелёный — меня пригласили в Большой исполнять партию Мизгиря в «Снегурочке» Николая Римского-Корсакова. А после этого — роль Грязного в «Царской невесте» Римского-Корсакова, а потом — Набукко и Риголетто. Думаю, я был бы уже много лет штатным солистом Большого театра, но — в нём произошла смена власти — и вроде как опять красный. Правда, моё сотрудничество с Большим не прекратилось.

— Что-то изменилось в Большом с приходом нового руководителя — Валерия Гергиева?

— Знаете, ещё при моей активной работе в Большом театре из его репертуара в связи с политическими событиями стали уходить спектакли российских авторов. Политика европеизации театра, если можно так выразиться, настолько глубоко пустила свои корни в русскую культуру, что произведения наших композиторов стали, скажем, не так желательны, как произведения композиторов европейских. Русские оперы, которыми всегда гордился мир, по-прежнему, несмотря ни на что, ставят за рубежом, а в России они почему-то начали исчезать из репертуара крупных театров, в том числе Большого. В то же время Мариинский театр, наоборот, наращивает русскую тему: там идут все оперы Петра Чайковского, Николая Римского-Корсакова, там звучит Модест Мусоргский… Наряду с этим в репертуаре Мариинки — все оперы Рихарда Вагнера и почти все оперы Джузеппе Верди. 

Думаю, причина здесь в том, что Москва пытается выпускать на сцену только звёзд. Но «звезда» — это не всегда соответствие тому профессиональному уровню, который требует, скажем так, сама опера, — уровню экстрапрофессионала. Исполнителей, поющих одновременно и эстраду, и мюзикл, и оперу, и оперетту, и камерные произведения, видимо, становится всё меньше. Николай Басков спел Ленского в «Евгении Онегине» Петра Чайковского и, вне всякого сомнения, хотел бы продолжить оперную карьеру в Большом, но у него не получилось совмещать эстраду и оперу. Александр Градский тоже в своё время прекрасно выступал в опере, исполняя партию Звездочёта в «Золотом петушке» Римского-Корсакова, но потом ему пришлось от этого отказаться, потому что Большой театр и театр вообще — это самоотречение. Самоотречение, из которого и вырастает впоследствии звезда. Это храм искусства, и ему надо служить. Это особое место, где арии и ансамбли заменяют молитву.

— Вы так и служили театру? Не случайно, наверное, в 2007 году вы стали кавалером ордена «За возрождение России. 21-й век».

— Да. Этим орденом был награждён Иосиф Кобзон, есть он и у Николая Баскова.

— Как вы считаете, произошло возрождение, имею в виду возрождение оперного искусства, являющегося неотъемлемой частью жизни страны?

— В душе каждого из оперных певцов, в той или иной степени, думаю, произошло. На уровне внешнего мира — частично. И ещё менее, думаю, оно произошло на уровне геополитики. Потому что, сужу об этом по столичным событиям, возрождение оперы и российского искусства в целом стало предметом для размышлений власти только совсем в последнее время. И мне бы хотелось, чтобы мысль о том, что российская культура — это и есть российская нация, российское самосознание и Россия как таковая, была услышана в самых высоких правительственных кругах. Если случится именно так, думаю, возрождение будет полным. Храм искусства — поучающее место, и всё, что в нём происходит, должно воспитывать людей. Именно здесь содержится «отсылка» к возрождению русской культуры. Наша культура полностью возродится, когда в наши культурные заведения вернётся воспитательный элемент.

— У вас есть ученики?

— Нет. Хотя мысль стать педагогом появилась у меня сразу после окончания ГИТИСа. Но мне сказали, что я, наверное, мог бы принести больше пользы певческим трудом.

— А совмещать не думали?

— На мой взгляд, честное совмещение здесь практически невозможно. Спектакли, концерты, замены артистов по разным причинам, гастроли — и преподавание? Нет, это совместить невозможно.

— Вы пишете стихи, а с 2021 года размещаете их на странице «Стихи.ру».

— В юности я написал на обратной стороне листа с нотами духовной музыки: «Господь, благодарю за каждое дыханье, за всех, кого люблю, за радость мирозданья». И я продолжал писать. Писал песни, поздравления, но не публиковал. И вот три года назад мама мне сказала: ты же ничем не рискуешь — опубликуй и посмотри, какие будут отклики. Опубликовал, и после размещения первого же стихотворения мне стали звонить композиторы с просьбой о разрешении написать к моим стихам музыку. На сегодня у меня на странице «Стихи.ру» 186 произведений.

— Вы производите впечатление очень умиротворённого человека — мудрого и светлого, верящего в свою судьбу. Потому, наверное, и умеете переключать красный свет светофора на зелёный. Чувствовали ли вы когда-нибудь злость против чего-то, кого-то? И если чувствовали, то благодаря чему преодолевали?

— Злость мне свойственна только спортивная, причём с самой юности. Я ставлю перед собой задачу, значит, должен сконцентрироваться и где-то обозлиться. Но только на себя. Чтобы достичь того, что мне нужно. Я живу на планете Любовь и в любви ко всему.

— Вы такому мировосприятию учились? Кто вам в этом помогал?

— Подтверждение тому, что меня «ведут», и я очень надеюсь, что это силы добра, я получаю, наверное, лет с 14-ти. Я уже немножко научился читать эти знаки и понимаю, что чем больше читаю, тем больше становлюсь ответственным перед высшими силами за людей: за себя, за семью, за родственников, друзей, коллег. И я понимаю, что не имею права озлобляться, не имею права негодовать, быть гордым, тщеславным, хотя многие считают, что моя профессия обязательно должна иметь эти атрибуты в своём арсенале. И тех, кто этого не способен понять, мне просто жаль. Воспитание невзгодами неминуемо. И воспитание людьми — теми, кто совершает ошибки и даёт лицезреть их, — неминуемо тоже. Это учителя того, как делать не нужно. И я, например, этим людям благодарен особо и не вправе их порицать, осуждать, учить.

— Ваше служение свету, надеемся, с удовольствием смогут посмотреть почитатели творчества Александра Сергеевича Даргомыжского и почитатели вашего творчества на «ДаргоФесте», который состоится в Арсеньевском районе в эту субботу.

— Будем надеяться. Даргомыжский, опера, симфония и романс — это для меня практически однокоренные жанры. Ещё раз замечу, что опера, как любое культурное явление, должна носить поучительный характер. Мы должны культурно просвещаться. Я этому просвещению и служу всю жизнь.