Полвека в Поленове

Как сказала однажды в беседе Наталья Грамолина, каждый музей-заповедник – это запечатленная память. Все может меняться: отношение к истории, к личностям и событиям в ней, но неизменна подлинность документа, раритета.

Марина ПАНФИЛОВА
Елена КУЗНЕЦОВА

Поленово – удивительное место еще и потому, что его обитатели всегда служили народу и Отечеству. И сама Грамолина полвека именно служит – создавая, сберегая и заповедные земли, и дом над Окой, которому уже почти 130 лет, а в его стенах – коллекции, собранные пятью поколениями рода Поленовых. Здесь хранят память о замечательных людях, проживавших на этой земле и гостивших в усадьбе, чтут традиции, принимают приезжающих из разных стран…
– Наталья Николаевна, сколько лет вы живете в Поленове?
– В ноябре исполнится пятьдесят… Со своим мужем Федором Дмитриевичем Поленовым я познакомилась в 1960 году, когда он только демобилизовался и стал директором музея-заповедника.
– Могли вы предположить, что вам выпадет судьба «хозяйки усадьбы», которой надлежит заботиться и о покупке сенокосилки, и об охранной сигнализации – да тысячи разных проблем решать? Москвичка в «-надцатом» поколении, «столичная штучка» – и вдруг провинция, хозяйство, проблемы.
– Я думаю, человек рождается с каким-то предназначением, и надо понять, где ты можешь сгодиться. Надо прислушиваться к себе: чего душа желает? Одиннадцать лет до приезда в Поленово я отработала в Муранове: водила экскурсии по усадьбе Федора Тютчева. Каждое утро со Сретенки ехала на Ярославский вокзал, в 8.50 садилась на электричку, доезжала до станции Ашукинской, шла пешком, потом водила экскурсии, а в 17.10 ехала назад в Москву, и не уставала, мне все было в радость! Там работал правнук Тютчева Кирилл Васильевич Пигарев, там царил дух русской усадьбы, дух России. Сегодня такие слова именуются пафосностью, ложными амбициями, а для меня в этом – жизнь...
А тогда, в 60-м, я только вышла замуж в первый раз, на медовый месяц приехала в палатку под Тарусу, а затем пришла в гости в Поленово с письмом от Пигарева к внуку художника. Потом на протяжении десяти лет мы достаточно часто встречались на разных музейных посиделках. А в 1969-м здесь отмечалось 125-летие со дня рождения Василия Дмитриевича Поленова, было много народа, и я тогда узнала, что супруга Федора Дмитриевича Ирина Лобанова – очень хороший человек – уехала в Москву: сыну надо было учиться. И у нас с моим первым мужем к тому времени что-то уже не складывалось, были разного рода обстоятельства, хотя мы после расставания продолжали дружить – до последнего дня его жизни. Было принято решение мне перебраться сюда, а спустя четыре года мы с Поленовым поженились, в 1975-м родилась Наташа…
– Вас и это место привлекло – приворожило?
– Здесь находятся три музея, три величайших имени – Андрей Тимофеевич Болотов, Всеволод Федорович Руднев, Василий Дмитриевич Поленов. Гордость России, это были личности, обладавшие лучшими человеческими качествами. На примере их жизней надо воспитывать молодежь: наладить экскурсионный бизнес и везти туристов со всего света, говорить о величии русского духа и любви к Отечеству.
– А с чего начинается Родина? И какой была Наташа Грамолина в детстве?
– Судя по фотографиям, я была очень смешной, в байковом платьице и в закатанных книзу чулках: носки тогда были редкостью. Помню, мне пять лет, и мы с моей бабкой Клавдией Леонтьевной, староверкой и кладезем мудрости, которую я очень люблю и вспоминаю по сию пору, закупаем в магазине на Солянке продукты к Пасхе. 1945 год, в руки дают по пять яиц и по берестяной коробочке сырковой массы. Несем все домой, радуясь: будет праздник! Куличи бабка пекла в консервных банках, выкладывая их калькой изнутри. А кирпичик дрожжей приносила дворничиха тетя Рая, заходила в наш двор на Ульяновской улице, сейчас она Николо-Ямская, все хозяйки спускались к ней, и она делила проволочкой на порции… Помню еще, как в магазине на Садовой резали хлеб, который получали по карточкам, и самым большим счастьем было – съесть довесок, маленький кусочек.
– Значит, это понимание огромной страны, любовь к ней начались с запаха куличей, бабушкиных рук?
– И с послевоенной Москвы, с Победы, радости и гордости, что мы – мы все! – сопричастны к ней. А в моей семье, в меньшем мирке, была еще и тайна: сопричастность к церкви. Бабушкины молитвы, иконы, огонек лампадки – как из временного коридора вели в современный мир, где красные флаги и гимн по радио... А у соседей жили две монашки – Евдокия и София – в абсолютном затворе, скользили тенями, не поднимая глаз, величественные, в черном. Бабка моя относилась к ним с величайшим уважением, и я благоговела, лишь смутно понимая, что передо мной – великая тайна. Кстати, крестным моего отца был будущий митрополит Крутицкий и Коломенский Николай. Помню, 8 сентября 1947 года, когда праздновалось 800-летие Москвы, мы с отцом гуляли на Пушкинской площади, мне купили эклер и шарик – столько радости! – и вдруг меня, жующую, за шиворот подвели к благословению.
– Так ведь в тот день были ваши именины!
– Это я потом начала соображать, возникла значимость момента... Ничего в жизни не происходит просто так, и образ Николая Чудотворца появился в моей жизни в самые тяжелые времена. В свое время художник Гена Севрюков подарил мне мозаичное изображение Николая-угодника, и я понимала, что место ему не в доме, а в храме, вот он там и красуется.
И деревни наши надо возрождать на исторических, намоленных местах. Там, где остались остовы изб, надо дома строить – дома, подчеркиваю, а не коттеджи, как сейчас вокруг возводят.
– Расскажите, как вы с мужем начинали реставрацию церкви в Бёхове?
– Когда я приехала сюда, храма не было – руины. Туда, в алтарную часть, любил заезжать на лошади председатель местного сельсовета, у него это считалось особым шиком.
Помню, как все радовались, когда началось возрождение церкви. В 69-м году мой, ныне покойный, муж Федор Дмитриевич призвал сюда ребят из московской школы имени Василия Поленова: они первыми стали расчищать мусор и приезжали каждый год. А потом началось строительство, и – каюсь! – некоторые кирпичи мы попросту воровали, бывало, что кто-то из друзей привозил их в рюкзаке. Позже стало помогать государство... А на строительстве кто только не работал! И профессиональные строители, и студенты из Москвы, Тулы, Саратова, Куйбышева.
– Всем миром!
– Так и было. Харчили их, как говорил Федор Дмитриевич, мы за свой счет: продали в музей через Министерство культуры несколько этюдов, принадлежащих семье Поленовых, и на вырученные деньги закупали стройматериалы и продукты. Варили здесь, в усадьбе, потом на лошади по кличке Васька отправляли обед на стройку.
И постепенно храм поднимался. 27 сентября 81-го Саша Попов, величайший плотник, который потом возглавлял школу плотницкого мастерства в Кирилло-Белозерском монастыре, водружал крест. Он нес его по шаткому трапику от колокольни на основную главу храма – об охране труда речи не было. Делали крест здесь, в Поленове, потом везли в телеге, на сене. И пока Сашка закреплял его в подкрестное яблоко, я отправилась в магазинчик поблизости: за портвейном, «окропить», как принято. И там меня поздравили с праздником – Днем Крестовоздвижения. Я обмерла! Села в телегу, погоняю лошадь, подъезжаю и кричу нашим: «Все будет замечательно: сегодня – Крестовоздвижение!» Мы тогда на радостях целовались и плакали, а потом поехали домой через деревню. В сумерках из всех домов выходили люди, крестились и кланялись земно...
И даже если бы только одно такое мгновение было в моей жизни, я уже имею право называться счастливым человеком.
– Во сколько лет вы окунулись впервые в усадебную жизнь?
– В девятнадцать, будучи студенткой филологического факультета Московского университета: на летние каникулы я отправилась в Мураново, чтобы подработать – тогда голодно было, все время есть хотелось. Кончилось тем, что я просто перевелась на вечернее отделение, и не только из-за приработка: усадебный мир затягивает, ничто с ним не сравнится, никакой городской комфорт, соблазны.
– Но такое ощущение, что не только вы выбрали Поленово, эта земля приняла вас…
– Конечно: любая усадьба «выталкивает» лишних людей! Или ты принадлежишь этому миру, подчиняешь себя ему – потому что любая усадьба – это другой мир! – или нужно уходить. Здесь – другое время, традиции, характеры, законы, и их нужно знать, иначе усадьба тебя не простит. Порой кто-то нас называет ретроградами: плазменные экраны не ставим и прочее… Но я объездила все российские усадебные музеи и знаю: там должно быть абсолютное погружение в эпоху, в то время, когда жил и творил хозяин тех земель.
Здесь даже отношение к вещам другое: они – свидетели времени, и можно придумать к каждой целое повествование. К примеру, бокал Наполеона, который пришел сюда вместе с дедом Поленова Алексеем Васильевичем Воейковым. И, глядя на него, словно видишь картины из прошлого: как торжественно этот кубок поднимал император, а потом он переходил из рук в руки, пока не прибыл в Россию, на Тульскую землю. Федор Дмитриевич был хорошим писателем: он умел разглядеть в вещах историю, которая его настолько увлекала, что потом рождался рассказ: про тот же бокал – «Березовый сок». Вообще мой муж был, наверное, последним романтиком на Руси, а уж среди музейщиков – точно. И сделать что-то, что не понравилось бы ему, его отцу – самому Василию Дмитриевичу, – я просто не могу, не вправе. И это сдерживает, дисциплинирует, заставляет искать выход из любой ситуации – дабы сберечь, сохранить это святое место…