За маской декаданса

Софья МЕДВЕДЕВА, Андрей ЖИЗЛОВ
Геннадий ПОЛЯКОВ

Холодным ноябрьским утром в доме старого сапожника на окраине Белева Тульской губернии, где семья обрусевших немцев Гиппиусов снимала маленькую комнату, родилась долгожданная дочь, которую назвали Зинаидой.

Как говорила потом сама поэтесса, пребывание в Белеве было недолгим: через несколько недель после рождения маленькой Зины семья перебралась в Тулу – здесь отцу, Николаю Романовичу, дали место товарища прокурора. После им еще пришлось поколесить по стране: Саратов, Харьков, Петербург, а когда глава семейства умер – осесть в Москве.
Не принявшая революцию, вместе с мужем Дмитрием Мережковским в 1920 году Гиппиус навсегда эмигрировала во Францию, так больше никогда и не побывав ни в Белеве, ни в Туле. К сожалению, адреса, по которому жила семья в оружейной столице, никто не знает.
Но для Белева Зинаида Гиппиус – это имя, которое греет душу. В Белевском художественно-краеведческом музее есть небольшой стенд, посвященный писательнице. Экскурсоводы с удовольствием рассказывают о том, что декадентская Мадонна родом из этого небольшого города на границе с Калужской областью. Музейщики приложили много сил, для того чтобы выяснить, в каком доме прошли первые дни жизни Зинаиды Николаевны. Долгие годы из-за недостатка информации ответ на этот вопрос было непросто найти. Все, что знали о белевском этапе жизни одной из видных представительниц Серебряного века, это то, что родилась она в доме сапожника на улице, которая сейчас носит название Пролетарская, а тогда была Дворянской.
Долгое время музейщики вычисляли, думали, предполагали, общались с пожилыми людьми, которые жили на этой улице и могли бы по рассказам родственников знать, где именно был дом сапожника. Поиски увенчались успехом – в строении под номером тринадцать в конце XIX века действительно располагалась мастерская. На первом этаже сапожник чинил обувь, а на втором были квартиры.
Силами музея изготовили небольшую памятную табличку с указанием, что именно здесь 20 ноября 1869 года родилась Зинаида Гиппиус. Это единственное увековеченное упоминание поэтессы в нашем регионе.
Говорить о творчестве Гиппиус легко и трудно одновременно. Легко потому, что в нашем литературоведении почти все деятели Серебряного века расставлены каждый на своей полке и можно долго искать в ее творчестве приметы символизма, декадентские мотивы и так далее. Трудно потому, что в эти условные литературные направления поэты не вписываются в прямой пропорциональной зависимости от величины их таланта. В символизме ее заслонили монументально-мраморный Александр Блок, лаборант стиха Валерий Брюсов и страстный мистик Андрей Белый. В женской поэзии конца XIX – начала XX века у Гиппиус тоже были слишком сильные соперницы – Марина Цветаева и Анна Ахматова. Поэтому Гиппиус всегда будто в тени, в уголке. Но уголок свой занимает по праву.
В ее раннем творчестве обязательно находится место мотивам, которые можно встретить у Семена Надсона: в 1880-е годы он, умерший в 25 лет, был самым популярным стихотворцем России. Он писал о том, что чувствовали его сверстники в мрачном обществе тех лет. Так что ростки декадентства у Гиппиус – от Надсона, а не от поэта и философа Дмитрия Мережковского, за которого она вышла замуж в 1889-м и прожила с ним 52 года.
Высокая, утонченная, с вечной ядовитой иронией на губах и испытующим взглядом. Ее оценки разными литераторами отличаются полярно. «Гиппиус очень значительное, единственное в своем роде явление, не только поэзии, но и жизни. Ее тоска по бытию, ее ужас холода и замерзания должны потрясти всякого, кто с любовью всмотрится в черты ее единственного облика», – писал философ Николай Бердяев. «Лживая и скверная Вы. Все у Вас направлено на личное влияние Вас», – говорил ­Сергей Есенин, с которым у Зинаиды Николаевны случилось неловкое знакомство: Гиппиус навела лорнет на валенки, в которых пришел поэт, и спросила: «Что это на вас за гетры?» «Это охотничьи валенки», – ответил Есенин. «Вы вообще кривляетесь», – заявила Гиппиус. Попробуй отдели лицо поэта от его маски! Разве сама Зинаида Николаевна не играла роковую женщину декаданса, царевну символизма?

Душа моя угрюмая, угрозная,
Живет в оковах слов.
Я – черная вода, пенноморозная,
Меж льдяных берегов.

Ты с бедной
человеческою нежностью
Не подходи ко мне.
Душа мечтает
с вещей безудержностью
О снеговом огне.

И если в мглистости души,
в иглистости
Не видишь своего, –
То от тебя ее кипящей льдистости
Не нужно ничего.

Но и отвлеченной от жизни, закрывшейся в своем уголке Гиппиус тоже неправильно изображать. Она с радостью восприняла революцию 1905 года, с ненавистью – Первую мировую войну: тогда она рассылала кисеты для солдат с написанными на них стихами.

Все едины, все едино,
Мы ль, они ли... смерть – одна.
И работает машина,
И жует, жует война...

Не приняла она и Октябрьскую революцию. «Тяжелое удушье однообразных дней» – так она называла свершившееся и вскоре вместе с Мережковским эмигрировала из РСФСР. Отрыв от России сказался на ее творчестве: она стала больше писать дневников, фиксируя приметы жизни, а поэзия стала еще более полной тоски по идеалу и страха перед настоящим. Против этих чувств она не находила защиты, тем более на чужбине. И здесь, кажется, окончательно растаяла ее маска.
Последние годы Гиппиус посвятила биографии Мережковского, который умер в 1941-м. Увы, закончить ее она так и не успела: Гиппиус скончалась в Париже 9 сентября 1945 года.

И мы простим, и Бог простит.
Мы жаждем мести от незнанья.
Но злое дело – воздаянье
Само в себе, таясь, таит.

И путь наш чист, и долг наш прост:
Не надо мстить. Не нам отмщенье.
Змея сама, свернувши звенья,
В свой собственный вопьется хвост.

Простим и мы, и Бог простит,
Но грех прощения не знает,
Он для себя – себя хранит,
Своею кровью кровь смывает,
Себя вовеки не прощает –
Хоть мы простим, и Бог простит.