Пьер-Кристиан Броше: в Россию с любовью

 Сегодня он — москвич, здесь его бизнес и семья, друзья и дело жизни — одна из крупнейших в стране коллекций современного российского искусства, часть работ из которой владелец впервые привез на выставку в Тулу.

Что он делает в России — человек, родившийся в Шательро, живший в Пуатье, учившийся в Париже, Оксфорде и Дюссельдорфе, работавший в Германии, Швейцарии, Франции?

Его не перестают спрашивать, он привычно рассказывает. Про отца — крупного физика, одного из первых ученых, приглашенных преподавать в новосибирский Академгородок в конце шестидесятых годов прошлого века. Про неуловимую, но стойкую «русскую атмосферу», поселившуюся с тех пор в их доме. Про то, как еще в лицее начал изучать русский язык, правда, в уверенности, что это ему никогда не пригодится…

Вспоминает, как на исходе восьмидесятых издательство «Фламмарьон», где тогда трудился молодой француз с ученой степенью по экономике, дипломом магистра философии и тягой к современному искусству, выпускало книгу Михаила Горбачева «Перестройка». В то же время Москва подыскивала иностранного партнера для издания искусствоведческой литературы. В феврале 1989-го Пьер вылетает в СССР.

Два года он работает в Москве наездами, пока в июне 1991-го советская и французская стороны не приходят к окончательному соглашению о создании совместного предприятия. Броше предстоит возглавить издательство «Авангард». Он снимает квартиру в Москве, возвращается во Францию, чтобы собрать и перевезти необходимые вещи…

Там и встречает известие о путче.

Но обратного пути, по его словам, уже не было. В Москве ждала не только работа, но и будущая жена, и их теперь уже общие друзья — московские художники — интеллигенты и провокаторы, вестники нового времени.

Завораживало и само время. И место. И бунтарское творчество, которое рождалось на крошащихся зубцах столкнувшихся эпох…

О современном русском искусстве и об искусстве верить в Россию во все времена рассказывает в эксклюзивном интервью для «Тульских известий» коллекционер, книгоиздатель, кинопродюсер, путешественник, ведущий программы «Моя любовь — Россия» на телеканале «Культура» Пьер-Кристиан Броше — француз, 33 года назад приехавший в нашу страну, чтобы остаться здесь навсегда.

Продукты как арт-объект

— Когда вы только поселились в России, к чему сложнее всего было привыкать?

 — Человек, хочет того или нет, все воспринимает через призму уже имеющегося опыта. Прежде, чем я приехал жить в Россию, я только и видел, что старые отцовские фотографии, да фильмы Тарковского и еще «Такси-блюз»… Не помогло. Привыкать пришлось ко всему.

- Вы приехали в страну в переломный момент новейшей истории. Что увидели вы?

 — Я увидел то, что мне понравилось. Поэтому здесь и остался.

Я долгое время жил в Европе. Там этого происходить не могло. Во Франции, например, тоже был такой период, когда все были недовольны, велись жесткие речи о том, что, мол, не виден свет в конце тоннеля. Этот период в какой-то степени и сейчас длится…

И вот там все депрессивно твердят, что кризису не будет конца. Но при этом там все есть: вино, сыры, модная одежда…

А приезжаешь сюда — здесь ни фига! В магазинах вообще пусто. Можно сказать, не то что света, тоннеля — и того нет. Но встречаешься с людьми — они все на подъеме, все ожидают чего-то лучшего. И ведь они сделали что-то, попытались создать что-то новое…

В эти годы, особенно до 1994-го, здесь было очень интересно жить.

— В тот период ваша с женой квартира фактически была арт-салоном. Не прекращающийся поток людей, беседы, споры, перформансы, равно перетекающие в застолье…

 — Страна — это те, с кем ты общаешься. Мы с женой тогда жили в центре города, и практически сразу дома начали принимать друзей. Для меня общение — самое ценное в жизни. Я и коллекционирования без общения не представляю. В моем собрании почти нет работ тех, с кем я не был бы лично знаком. Всегда говорю, что собираю современное искусство для того, чтобы сохранить подлинные свидетельства определенного времени. И для меня очень важно знать, откуда у автора эта идея, почему она зародилась и как развивалась.

Все окружавшие меня тогда творческие люди были мне искренне интересны, поэтому я быстро с ними передружился. С кем-то и до сих пор продолжаю дружить…

А вот пить наравне с российской творческой элитой не научился. И матом ругаться не умею, и водку не люблю. Зато люблю и умею вкусно готовить.

— И что же вы с этим умением делали в России начала девяностых? Как переживали времена, когда сомнительного качества продукты нужно было еще и добыть?

 — Нормально. Меня часто спрашивали: «Как ты там без любимого сыра?». Да спокойно. Буду во Франции — поем. Если бы я жил в Корее или в Бразилии, ел бы то, что едят там. И тут интегрировался.

Помню, напротив нашей квартиры был магазин «Океан»: сквозь витрины был виден унылый ряд пустых рефрижераторов. И однажды туда выкинули аж целых два сорта колбасы! Я, как человек рациональный, взял той, что подешевле. Жена потом долго смеялась, что ее даже кошка есть не станет.

С этой точки зрения показательно, что моя коллекция современного русского искусства началась с приобретения работ Гии Абрамишвили. Три объекта — черная, белая и красная доски с нанесенными по трафарету надписями «Продукты», выглядели, словно оторванные от киосков вывески, как обломки кораблекрушения или последствия взрыва. Эти объекты показались мне не просто ироничным, а очень глубоким и точным свидетельством времени. Это были единственные «продукты», которые можно было без проблем купить тогда в Москве. И я их купил.

Тридцать лет и три года

— За то время, пока вы живете в России, здесь трижды прошла перепись населения. Какую национальную принадлежность указывали?

 — Переписные листы я сам не заполнял, жена этим занималась. А про национальность — однозначно француз. Я не стал русским, если вы об этом спрашиваете.

Есть два понятия: «родина» и «отечество». Первое — место, где ты появился на свет; второе — где получил ощущение культуры. И то, и другое для меня — во Франции. Одно дело — любить культуру русских, другое — идентифицировать себя с ней. Я до сих пор сомневаюсь, понимаю ли русскую культуру. Например, вот эту тонкую грань между «отечеством» и «родиной» я не чувствую так, как русский. А ведь в вашей культуре есть еще слово «Родина» — с большой буквы, и это — третье понятие…

— В России вы приняли православие, но не гражданство. Почему?

 — Православие в свое время я принял во многом потому, что рядом был мой друг — священник, с которым мне было комфортно и естественно разделить веру. «Право слово» — для меня всегда было в этом что-то важное. Хотя я часто думаю, что действия — правильные действия, в жизни важнее слов.

А гражданство… Да, это многое бы для меня упростило. Но когда вы много лет ведете передачу, которая называется «Моя любовь — Россия», это было бы не совсем честно, что ли… Ну как я мог бы не любить Россию, если бы стал русским?! А я признаюсь в любви искренне, не потому, что так положено.

Я люблю людей, которые здесь живут. Люблю бывать в глубине страны, на самых дальних ее окраинах. Коми, Чувашия, Сибирь, Дальний Восток. Люблю встречи в деревнях, маленьких поселениях вдали от прогресса…

И для того, чтобы всегда иметь восторженный взгляд на эту удивительную жизнь и прекрасных, безумно интересных людей, я и не «растворился» в России, не получил гражданство, не стал «одним из». Хотя, бывает, во мне и не признают иностранца, спрашивают, откуда у меня акцент?

— Вы уже полжизни в России и объехали ее буквально от края до края. Насколько она похожа и непохожа на то, что можно узнать, ни разу не побывав здесь?

 — Абсолютно не похожа. Нет-нет-нет. Надо быть здесь, чтобы понять. Вот, любовь, например. Так невозможно научиться чувствовать, как здесь. И песни, и терпение, и даже пьянство — все здесь такое, что в теории не объяснить.

Встречи с русскими людьми меня не перестают изумлять. Вот представьте, вы на Чукотке. Сидит человек и целый день монотонно чинит нарты. Вы ему задаете вопрос: «Какое у вас есть имущество?». А он говорит: «У меня три вещи: нож, пила и скребок. Все остальное — и нарты эти, и яранга, и одежда — все однажды съедят мыши. А вот эти три вещи — мои»…

Про это можно прочитать или рассказ послушать. Но ничегошеньки не поймешь, если сам не видел!

— Вот уже 9 лет вы объясняетесь в любви России в телеэфире. Но наша страна — бесконечно разная. О чем ваша любовь?

 — Россия мне интересна тем, что непонятна. До сих пор. Она непостижима, и уже поэтому ее невозможно не полюбить.

И вот еще что важно. Когда-то я сделал потрясающий вывод, это открытие поражает меня и сейчас. В этой стране есть культуры, народы — с некоторыми из них я познакомился лично, которые однажды дадут нам альтернативу, выход в будущем. Всем нам — всей планете.

В первую очередь, это касается экологии, «чувства земли», и тут нет равных северным народам. У них другая жизненная парадигма, особое отношение к природе. Даже не к природе, а именно к родине…

Мне кажется, что в России есть ответы на те вопросы, которые себе задают очень много стран в мире. Она сама эти ответы пока что игнорирует, но они есть. И это изумительно.

12+