Персона

13:09, 26 октября 2022

Александр Лапин: Все журналисты мечтают написать нетленку

Александр Лапин: Все журналисты мечтают написать нетленку

Он писал острые материалы в перестроечной «Комсомольской правде», когда ее тираж превышал 10 миллионов экземпляров. Затем переквалифицировался в предприниматели и создал мощную региональную газетную сеть. А в шестьдесят лет пришел в литературу, создав многотомную сагу «Русский крест» – о своем поколении, которому в девяностые выпало строить новую Россию. Речь об Александре Лапине, который стал собеседником «Тульских известий».

Александр Алексеевич ЛАПИН

Родился 14 мая 1952 года в станице Прохладная Кабардино-Балкарской АССР в семье шофера и доярки.

Окончил Алма-Атинское техническое училище №41. После армейской службы работал строителем-монтажником.

В 1978 году с отличием окончил факультет журналистики Казахского государственного университета. Работал в журнале «Автомобильный транспорт Казахстана», пройдя путь от корреспондента до заместителя главного редактора.

В 1986–2000 годах работал в «Комсомольской правде», начав как собственный корреспондент по Казахской ССР и завершив работу в качестве заместителя генерального директора. Создал региональную сеть «Комсомолки».

В 2000 году создал собственный издательский дом, в который входило более двадцати региональных газет Центральной России, типографии, сеть распространения.

Член Союза писателей России. Автор ряда романов, среди которых – «Вихри перемен», «Время жить», шестикнижие «Русский крест», «Крымский мост», трилогия «Книга живых», «Страсть и бомба Лаврентия Берии». Лауреат Большой литературной премии России, Международной литературной премии имени Валентина Пикуля.

Живет в селе Сенное Воронежской области.

– Вы из простой семьи, окончили техникум, работали после армии строителем. Почему все же решили пойти в журналистику?

– Потому что строителем я был никудышным, находился не на своем месте. Сначала я пытался понять сам себя – поступал на исторический факультет, на философский, пока не понял, что мне хочется иметь самую свободную профессию на тот момент. И я пришел к выводу, что это профессия журналиста. Во-первых, он не так встроен в государственные структуры, а во-вторых, он может что-то изменить – мир, принципы, построить новое общество. Мы все в молодости были идеалистами. В то время советская журналистика переживала период расцвета: «Литературная газета» выходила гигантскими тиражами, «Комсомольская правда». Так что у меня был осознанный выбор, не то что сейчас, когда многие не знают, чего они хотят, и родители их направляют в вуз получить образование – а потом будем думать.

– В 1986 году вы стали собкором «Комсомолки» по Казахстану. Огромная республика на фоне перестройки, к тому же в период смены элит: вместо многолетнего первого секретаря Кунаева пришел Колбин. Какой была тогдашняя журналистика, каким запомнилось то время?

– Я пришел в тот момент, когда Горбачев объявил о гласности. Я, будучи на тот момент заместителем главного редактора журнала «Автомобильный транспорт Казахстана», хотел работать в «Комсомольской правде» и каким-то шестым чувством понимал, что буду там работать. Они очень долго искали собкора, года три, и уже отчаялись найти. Ну а потом в ЦК компартии Казахстана кто-то им присоветовал, что надо пойти в технический журнал и там познакомиться с таким человеком.

Это было золотое время для журналистики: когда ты еще ни за что не отвечаешь, но можешь писать о чем угодно. Если ты написал о чем-то и тебе по башке не дали, то можно писать о чем-то еще более остром и так далее – порог гласности с каждым разом поднимался. Ну а в «Комсомольской правде» нужно было заявлять о себе. В газете было всего четыре полосы, а пишущих людей – больше сотни. Поэтому ты мог или маленькие заметочки писать, или полосу. В конце своей журналистской деятельности я уже писал полосы.

– Наверняка что-то запомнилось из тогдашних ваших материалов…

– Конечно, запомнилось. Был такой материал «Номенклатурная голодовка». Председателя колхоза во время перестройки собрание решило переизбрать. Он пришел к райкому партии, сел в кресло и начал голодать.

Потом была статья о мафии, которая зарождалась тогда в Казахстане. Случались интересные эпизоды – например, когда большой крестный отец построил себе загодя на кладбище огромный склеп. Или статья «Миражи прошлого»: один знатный верблюдовод, весь в орденах, угонял верблюдов у своих более молодых соседей, перетавривал и ставил себе в стадо. Один молодой пожаловался, знатного верблюдовода попытались посадить, и там был такой эпизод – адвокат достал фотографию, на которой тот сфотографирован с Кунаевым и сказал: «Разве такой человек может быть осужден?» Его отпустили, а тот ограбленный парень пришел ко мне, пожаловался, и я написал большую статью. Она вызвала большой резонанс. Дошло до того, что меня начали критиковать на пленуме ЦК компартии Казахстана, началась травля по мелочам, звонки. Видимо, достал их до самой печени.

А в 1989 году я переехал в Москву, поселился в общежитии и все начал сначала.

– Потом были девяностые. Одни говорят, что это время трагическое, некоторые – что называют их эпохой новых возможностей. Какими они были для вас?

– Для меня это было время новых возможностей. Мы в «Комсомольской правде» понимали, к чему идет дело, и ее главный редактор Владимир Сунгоркин, может быть, первый понял, что надо выкупать трудовой коллектив, акционировать газету, привлекать инвесторов. А мне в какой-то момент стало скучно писать большие статьи. Я понял, что сейчас это людям уже не нужно: они озабочены тем, чтобы добыть кусок хлеба и не умереть с голоду, а я им рисую светлую мечту. И теперь, вместо того чтобы описывать проблемы, надо решать их самому. С этого момента я перешел в коммерческую службу, и мы начали создавать холдинг «Комсомольская правда».

– Вы по сути дела стали создателем сети региональных изданий «Комсомолки». Почему решили, что именно это нужно сейчас?

– Вот номер – четыре полосы. Одна из полос раз в неделю выходила с программой телевидения. Она была московская. А во Владивостоке или в Туле она была не нужна, московский канал здесь не принимали. Мы поняли, что эту программу можно снимать на месте и ставить свою, более актуальную. А так как местная программа была меньше московской, оставалось полполосы, и надо было набирать на это место рекламу, и за ее счет можно было заработать на содержание людей. Мы построили 56 предприятий. Реклама перла вверх, и теперь можно было делать еще региональную вкладку, а печатать две полосы без информации не имело смысла – и на заработанные деньги мы нанимали корреспондентов. Создавали и отдельные рекламные газеты.

А когда я уходил из «Комсомолки», предлагал: нужно открывать свои газеты в регионах. Но Сунгоркин считал, что надо выпускать только «Комсомольскую правду». Я ушел в 2000 году и решил, что свои мечты воплощу в Воронеже, где с моей подачи уже существовала газета «Мое!». Я ее расширил, сделал еще «Житье-бытье», потом газеты в других регионах, в том числе в Туле. А какие-то издания я покупал и приводил в чувство – например, «Калужский перекресток», чей тираж позже достигал 40 тысяч. Потом построили типографию, создали свои сети распространения. Я рассуждал как человек бизнеса: надо строить вертикально интегрированный холдинг, только так ты будешь устойчив и сможешь удерживать цены.

– При создании региональных газет вы придерживались каких-то журналистских принципов?

– Во-первых, газета должна быть интересной, во-вторых, полезной. В-третьих, она должна быть хотя бы иногда боевой.

– Вечный вопрос нашего времени: а нужны ли газеты вообще? Интернет, телеграм-каналы, соцсети – там можно получить информацию быстро и бесплатно.

– Газета – продукт интеллектуального труда, это первое. А Интернет – это мусорная свалка. Поэтому газета всегда будет иметь свою аудиторию: людей, которые хотят получить позицию, достоверную информацию, а не какой-то там фейк, которые хотят получить аналитику. Чтение – это умственный процесс. Газеты теперь – для тех, кто чем-то интересуется. Но они должны давать эксклюзивный материал. Если журналисты профессиональны, готовы работать день и ночь, вникать в проблему, то газета будет сохраняться.

Например, наши компаньоны из Норвегии сначала закрыли бумажные газеты, а потом поняли, что в стране есть часть населения, которой они нужны.

– Воронежский издательский дом, который вы учредили, называется «Свободная пресса». А как на ваш взгляд: чем ограничивается свобода журналиста?

– Есть такая фраза: «Свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого» – вокруг этого все и крутится. Поэтому абсолютно свободной журналистики нет. Каждый журналист зависит, во-первых, от самого себя, дальше – от главного редактора и политики газеты, от учредителя, а потом уже – от рекламодателя, от политической ситуации. И не надо врать: я бывал в Европе на журналистских встречах, и говорят, что там можно писать о чем угодно. Да ничего подобного не было никогда и не будет. К тому же это бизнес, в котором участвуют тысячи человек и который эти тысячи кормит. А если ты свободный художник… Вот мне нравится – я романы пишу.

– И эту литературную ипостась мы тоже не могли обойти вниманием. Как так происходит – человек вдруг решает: я хочу написать роман или повесть?

– У меня было все просто. Все, кто учился на факультете журналистики в юности, мечтают написать так называемую нетленку. Потому что журналистика – это проход в литературу и в вечность. Но жизнь так складывается, что сначала надо имя заработать, потом кусок хлеба, потом семью кормить, потом ты в большом бизнесе вертишься, и у тебя море всяких проблем, а тем более если ты живешь в годы перестройки, развала страны, появления новой экономики… Но мечта остается. К шестидесяти годам у меня для литературы остались силы, и я понял: либо напишу свою нетленку, либо на этом нужно поставить крест, а потом, когда придет время умирать, будешь сокрушаться – мог, а не сделал, предал свою журналистскую мечту! И я отодвинул от себя все вопросы бизнеса, назначил заместителя, стал ездить на дачу, писать. И первая моя книга в серьезном формате вышла в Москве в 2013 году.

Вдохновение приходит к тому, кто работает.

А дальше начинаются уже хитрости литературные. Иногда на пленумах разговариваю с молодыми писателями, они мне начинают рассказывать: «Вы знаете, Александр Алексеевич, ко мне вдохновение приходит раз в месяц, а потом не приходит. А вы как это преодолеваете?» А я отвечаю: преодолеваю как Гоголь. Ты сначала сядь. Пиши: «Я не могу писать, я не могу писать…» В конце страницы ты уже начнешь писать что-то другое. Если ты будешь каждый день себя заставлять, вдохновение появится. Оно приходит к тому, кто работает. А дальше все зависит от степени твоего таланта, ну и еще нужно относиться к этому как к бизнесу. Книга – это продукт, и его надо продать. Это как с продовольствием: кто-то использует пальмовое масло, и миллионы людей его потребляют. А я не люблю такое, я делаю эксклюзивный продукт. Не самого высшего уровня, но для интеллектуальных людей. В моем понимании есть три критерия качества. Первый – читается книга или нет. Если не читается – что бы ты там ни написал, это ерунда. Второй – интересно или нет. А третий – все ли понятно. Если все – тогда отлично.

– Критики называют цикл романов «Русский крест», посвященный поколению, которое в девяностые находилось в расцвете сил, ключевым в вашем творчестве. Что это – попытка осмыслить то время, или понять себя, или разглядеть будущее?

– Может, я какие-то банальности скажу, но мы интересные люди, которые жили в интересное время. Время, которое бывает раз в две тысячи лет – распад великой империи, смена общественного строя и второе крещение Руси. В последний раз такое было в Древнем Риме. И большинство даже не осознавали, в какое время они живут. Это первое. Второе – я понимаю, что этот период остался в глазах нашего населения, да и всего Советского Союза, как безвременье, в котором люди не жили, а выживали, были расходным материалом истории. Из-за этого и следующие поколения воспринимают нас как тех, кто ушел в никуда. Но все не так, потому что в это время строилась новая страна, новая экономика. Из хаоса, из разрухи вырастали новые люди со своими национальными отличиями, особенностями, пассионарные, готовые изо всех сил бороться за жизнь. И что же – о таких людях никто ни слова не расскажет?

К тому же тогда стало появляться национальное самосознание. Когда я приехал из Казахстана в Россию, мне показалось, что здесь люди еще не русские, а постсоветские. И я начал писать «Русский вопрос», у меня передача своя была на телевидении с таким же названием. Меня стали поджимать, писать письма: «Нельзя употреблять слово «русский» – надо писать «россиянин»! У нас тут такая страна, а вы национализм насаждаете!». Сегодня все говорят о том, о чем я начинал тогда, о социальных, демографических проблемах. Слово не пропадает никогда.

Вот я и написал эти книги, чтобы мы остались в памяти народной, чтобы не говорили наши потомки: «Подумаешь, какой-то человеческий мусор – все развалили и оставили нам». Нет – мы жили, страдали, боролись, любили. И кто помнит то время, те вспоминают и плачут. А кто не помнит – тот узнает, как жили. Никто же не взялся за эту тему, ни один писатель не написал о девяностых годах хотя бы частичку правды: то какие-то олигархи, это украли, того кинули. Не так все было, не это было главным. Была огромная страна, которая растерялась. А сейчас поездишь по России – она уже совсем другая, куда лучше, чем та, что была тогда. Значит, стоило жить, стоило писать.

IMG_2002.JPG

– Свежая ваша книга, вышедшая в 2022 году, называется «Страсть и бомба Лаврентия Берии». Вокруг фигуры Берии и при его жизни, и после было много мифов, и воспринимается он неоднозначно. О чем ваша книга?

– Мне кажется, она для меня тоже основополагающая. Берия – это одиозная фигура. В представлении нашего населения он прославился только репрессиями и своими любовными похождениями, за что и был расстрелян. На самом деле Берия вместе с Курчатовым создал атомную бомбу, и мы семьдесят лет живем под ее защитой, за семьдесят лет благодаря ей нас никто не превратил в пыль. И в семидесяти годах нашей жизни есть заслуга этого человека. Чем эта книга отличается от предыдущих? Отличается тем, что, когда я стал въезжать в эту историю, я хотел написать роман. Но, начав знакомиться с документами, понял, что они намного интереснее того, что я могу сочинить. Мы своей истории вообще не знаем, она все время меняется, поэтому я хотел показать подлинные события такими, какими они были.

Андрей ЖИЗЛОВ
Геннадий ПОЛЯКОВ
0 комментариев
, чтобы оставить комментарий