Зареченские истории

Можете ли вы представить, какими были раньше зареченские улицы? С нарядными маленькими домиками, вместо которых сегодня вылезли многоэтажки, и этот район уже не отличить от других в нашем ли городе, в другом ли. Где они, прежние Курковая, Штыковая?!

Здесь, в бывшей оружейной слободе, странно перемешались городское и деревенское, и стояли дома с двумя входами – парадным и черным, а по окраинам громоздились пятистенки. Точно такие же «деревенские» дома, с одним крыльцом, сплошь стоят по Чулкову – там, где еще жив частный сектор. Но одинаковое примиряет, в Заречье же кипели страсти: городские презрительно косились на «белые носки», а те, в свою очередь, изо всех сил тянулись и приобретали калоши, фикусы, клеенчатые ковры для красоты жизни и, недоумевая, глазели, как к каждому празднику городские хозяйки моют фасады своих домишек. Нам все уши прожужжали выражением «чистота, как в Голландии». Да куда годится Голландия, когда любой зареченский домик так сиял в те годы, что и не снилось тем сыроварам: промытые герани на подоконниках, там же – растопырившиеся от собственной накрахмаленной синевы занавески, салфетки с вышивкой по комодам и лакированные венские стулья. Господи, кто сейчас, когда в моде мебель от всяких «Агрос» и «Мобили фриули», вспомнит про венские стулья, покупавшиеся на зареченском Хопре!
Да, а какие были названия: Хопер, Куруловка, Собачий сад. Ну, Куруловка – это понятно: деревня, где раньше жгли (курили) уголь, сегодня совершенно слившаяся с Тулой. А Хопер – рынок, про который известный зареченский балагур и бражник дед Лексей пел на всю округу, наяривая на гармонике:
Ой, Прасковьюшка моя,
Чем ты недовольна?
Ты из дома на Хопер
Ходишь добровольно…
Собачий сад – ну почему так прозвали этот пустырь? Никто там с собаками не гулял: это бы и в голову не пришло, злые зареченские кобели сидели по дворам на цепи и утробно выли по ночам. Днем эти псы лаяли и хрипели, когда проходил по улицам Петербург – мужик, получивший свою кличку за постоянную присказку с апломбом: «Мы – из Петербурга...» И когда он с песней «Ревела буря, дождь шумел» на нетвердых ногах направлялся к дому, кобели зверели от ненависти, а его пятилетняя внучка Клашка истошно кричала: «Бабушка, прячься, Тибух идет!», и обе они убегали в сад, в беседку.
О, беседки в зареченских садах! Кусты сирени, жасмина, цветущие яблони – чья-то весна и молодость. Сколько их было сломано, когда в добротные зареченские дома, превращенные в коммуналки, заселялся рабочий люд, и сады превращались в огороды с банальными огурцами и капустой. Место жительства определяло прозвище, и Лушка-низовая у Маньки-верховой (соответственно этажам) «спортила всю рассаду: как есть – колдуняка, ночью бабы видели, как она по грядкам ходила, а наутро глядь – все собачьими лапами примято!» Был свой уклад, свои порядки, которым требовалось соответствовать и «помнить себя».
А где-то гремел трамваями город – за знаменитым зареченским мостом била ключом иная жизнь, и вместо гармоник гремел джаз, висели объявления: «Танцы! Соло на банджо!» Но туда рвались немногие, большей частью такие как Лебедки – это имя все скопом носили сестры из подвального этажа, что в доме на углу. Их было шесть, одна другой младше, и все они по многу раз выскакивали замуж, рожали детей – и только девчонок, разводились, и подрастали все новые поколения Лебедок – общей судьбы зареченской шпаны. Но от местных ухажеров красавицы отмахивались и, надевая по очереди одну на всех невесть как к ним попавшую дошку, убегали по мосту навстречу ярким огням. Был НЭП, еще не забылись буржуазные увеселения, и устраивались маскарады, где Лебедки претендовали на звание королев бала.
Но жизнь менялась, менялись люди, и вчерашние блатные поступали работать на заводы. Заречье жило по гудку, пробуждалось, и опять же через знаменитый мост тек нескончаемый утренний поток: кепки, платочки, рабочие жилистые руки, надежда в глазах...
А потом грянула война, и Заречье стало пустеть: кто на фронт, кто в эвакуацию с заводом. Тогда не говорили «машзавод» или «оружейный» –были «новый» и «старый». Их перевезли за Урал, и лопоухие зареченские подростки, подставив ящик под ноги, чтоб дотянуться, вставали к станкам.
Война, как всякая мертвая полоса, закончилась, и в город из деревень хлынула молодежь, гремели свадьбы, в заводских клубах каждый вечер горели огни, а в гости тульские леди ходили в трофейных немецких ночных сорочках, наивно принимая их за вечерние платья. Лебедки, неистребимые, как сорная трава, тоже вернулись с трофеями: Лялечка привезла аккордеон, Лелечка – мужа-интенданта, а Зосечка – большой живот, воспоминание о муже-полковнике, и привычку курить хорошие папиросы.
Молодежь уходила на гулянье: каждую весну по улице Коммунаров начиналось дефиле вверх и вниз. И все зареченские девчонки любовались на красавицу Нелю, которая дружила с начинающей актрисой Женей Пчелкиной, и, когда случалось поравняться с ними, тихонько шептали друг дружке: «Смотри, смотри, вот они!» – восторг, зависти нет и в помине.
А старшее поколение Заречья поддерживало свой уклад – по улицам разливался «аромат» керосиновых лавок, магазинчик на бывшей Миллионной по-прежнему называли «магазином Крыленко». Впрочем, спросите и сегодня у зареченских старожилов, где он находится, и вам покажут дом, над которым красуется надпись «Туласантехника».
Шли годы, а в кинотеатре «Спартак» каждый вечер перед сеансом играл вполне интеллигентный оркестрик, где, как полагается, были и пианино, и контрабас, и седой красавец-дирижер, влюбленный в пианистку, слободской дух продолжал витать в Заречье, и каждый вечер бабы выходили «за калитку»: пощелкать семечки и обсудить новости. Взмывала вверх белоснежная стая дяди Васи-голубятника. Клички не забывались и переходили по наследству, и, когда из трубы одного из домишек начинал валить особо густой дым, народ замечал: «Торгсин, должно, коксом топит». Надька-дурочка бегала по улицам с криком: «Бабы, дайте рупь до завтрева!», и хоть никто ей ничего в деньгах не давал, она выкрикивала свою просьбу годами. Но ее угощали чем могли, и попробовал бы кто обидеть местную убогую!
Этот привычный уклад, когда накормить голодного было само собой разумеющимся, а лучший кусок приберегался на случай «а вдруг кто зайдет ненароком», был навеки прописан в Заречье. И если забредал в дом непутевый Мишка-Моргай, его привечали. Этот Мишка в войну оказался дезертиром, где-то прятался да так потом и жил по чужим углам без прописки, прячась от властей. Ходил он в макинтоше, в сапогах и за спиной носил точило – для заработка. А поскольку он до самых глаз зарос бородою, то детей им пугали, как Карабасом-Барабасом. Но он был добрый, вечно мастерил что-нибудь для ребят и расписывал свои изделия, макая палец в краску: искать кисть у него терпения не хватало.
Постепенно в Заречье приходила цивилизация, и в начале шестидесятых по ул. Луначарского с гулом пошел троллейбус, засновали первые мотороллеры... Тогда же вошло в обиход новое слово «трек», а все Заречье следило за выступлениями землячки Валентины Савиной. Ее родители, тетя Аня и Сергей Назарыч, переживали каждый чемпионат с валерьянкой в руках, опасаясь очередной травмы, а зареченские болельщики гордились своей чемпионкой, как СССР – космонавтами. Но ведь космонавты – далеко, а тут, по нашим улицам, ходила улыбчивая Валя с кудрявой челкой – победительница мировых чемпионатов, и ее все знали с детства. Долгие годы хранился у меня пластмассовый цыпленок, Валин талисман, подаренный ею четырехлетней девчонке, которая ревела на всю округу, расквасив нос…
Но все-таки тот старый асфальт на зареченских улицах был мягче, чем сегодня. И небо там было выше, и трава – зеленее. И на въезде в Заречье, слева, стоял замечательный книжный магазин – волшебная лавка, где продавались самые интересные книжки и самые яркие акварельные краски. Магазин снесли, дома ветшают: те, что уцелели из прежних лет. Серые девятиэтажки пришли на смену резным деревянным домикам, лишь один-два из них затерялись среди этих монстров, почему-то не попав под снос. Так и стоят они, порой подпертые с фасада бревном для устойчивости, напоминая о прежнем, давнем Заречье...
Марина ПАНФИЛОВА