Побег длиною в восемь лет. Донбасс в 2014-м: как это было

Справа за лесом догорает взорванная деревня, слева – то, что память отказывается выдавать спустя столько лет. Точно было: маленькая машина, набитая людьми, целой семьей, и новость о взорванном мосте.

Когда все начало рушиться, мне было десять лет. Появилось странное слово «майдан», которого все по непонятным причинам стали бояться. Что знала я? Это площадь в Киеве, большая и живописная, мы обязательно поедем туда однажды, когда стану постарше. Позже взрослые объяснили, что недовольные стороны встретились там, как на ринге, и сейчас сражаются каждая за свою правду. Но это тоже не вызывало страх. Майдан далеко, в столице, а мы в тихой Макеевке, да и кто расскажет детям о жестоких убийствах.

Прошло время. Мама резко перестала ездить в Донецк на работу и печатала что-то дома. Причина – новое слово «блокпост». Кроме этого, все было по-старому, пока однажды мы не услышали взрывы совсем рядом. 

Два дня, чтобы бросить все

Донецк. Стреляли там. На этот раз никто решил не скрывать от детей, что погибают люди. Мы морально готовились к войне, хотя она уже началась.

Каждый родитель неосознанно передавал ребенку свою позицию. Так диалоги на кухне между взрослыми перешли в четвертый класс начальной школы. Малыш доказывал, чей на самом деле Крым, прогнозировал, когда бомбежки дойдут до нас, и прочее. Но решительно никто не понимал, как Украина может воевать сама с собой.

Усугубилась ситуация, когда маленькие школьники устроили дискриминацию по фамилиям: оканчивается она на «-о» или «-юк» – ты не с нашей стороны. Хорошо, что педагоги и родители быстро все уладили. Нам нельзя было ругаться, ведь впереди выпускной, которому не сможет помешать даже битва в нескольких километрах. Так, несмотря на страшную обстановку, нам устроили праздник. Для многих он стал последним праздником дома.

Время близилось к лету, а обстрелы не прекращались. Мы по-прежнему гуляли во дворах, но когда снаряды разрывались слишком громко, близко, родители нехотя звали домой. На­дежда на мир, плотно засевшая у всех в головах, стремительно рассыпалась на кусочки. Опасаясь за наши жизни, меня и нескольких одноклассников отправили в уже российский Крым, пока на отдых. Мама приехала, боевые действия усилились. Все лето мы просидели с чемоданчиком исключительно легких вещей, думали, что скоро все уляжется, а тем временем зданий в Донецке оставалось все меньше.

Чудом преодолев российскую и украинскую таможни, где люди могли стоять часами, мы приехали в Макеевку. Два дня. Прошло всего два дня, прежде чем мы погрузились в маленькую мамину легковушку и все с тем же летним чемоданам ринулись на территорию Украины. В Ялту к дедушке возвращаться было бессмысленно – мы граждане другой страны, и с работой будут проблемы, дома оставаться – тоже неизвестно, когда станем чужими и, что того хуже, – врагами.

В машине четверо: мама, я, парализованная бабушка и ее сиделка. Кругом дым от пожаров, звуки летящих снарядов, но бояться нельзя. Если один посеет страх, он передастся каждому мгновенно. Это я понимала. Ехать было недалеко, на север родной области. Казалось, совсем немного – и мы в безопасности, но новость о взорванном мосте разрушила планы. Пришлось еще много километров объезжать по разрушенным дорогам, полям и лесам. Хуже всех приходилось бабушке, из-за болезни она не могла сама пошевелиться. Не знаю, сколько прошло времени, но нас ждала съемная квартира в новом городе – Краматорске.

Большой взрыв и маленький герой: как быстро найти подвал

Переходить в новую школу я очень боялась, но мама сказала, что скоро мы вернемся домой. Немного школьной формы купили в Крыму, а портфель и тетради – уже по прибытии на место. Теплых вещей по-прежнему не было. За ними и самым необходимым маме еще предстоит ехать прямо под обстрелами уже не за лесом, а прямо на пути. Но произойдет это только через месяц.

Итак, сентябрь. Волнение немного утихло, когда я узнала, что в нашем классе из восемнадцати человек пятеро – тоже из «оккупированных» городов. Приехали их семьи одновременно с нашей. Ребята были из Горловки, Дебальцево, Ясиноватой и Донецка. Все местные приняли нас радушно. Нужно отдать должное учителям, которые смогли в такое время разных мнений внушить нам одно общее: «Пока мы здесь – мы семья и всегда придем на помощь». Это поможет в труднейшие для города времена.

Занятия часто прерывались лекциями о различных видах мин, о правилах безопасности в военное время и о необходимости патриотического воспитания. На уроках труда аккуратно спрашивали, есть ли у нас хоть что-нибудь для поделок, на остальных – нужны ли тетради или канцелярка. Дефицит действительно был, но школы он не касался. Смутно помню, но довольно долго мы не могли позволить себе мясо.

Думаю, что до конца жизни буду помнить один жуткий момент. Мы собрались на пижамную вечеринку к однокласснице, родители не могли отказать никому в редкой радости, поэтому даже накрыли большой стол с пельменями. Мы делились событиями из родных городов, уже тогда зная, что новости врут. Ложные бомбежки, преуменьшенное число жертв и русские солдаты, которых на самом деле не было, – все узнавалось лишь по одному звонку домой. Каждая из девочек высказалась, оставалась только Ася. Одноклассница, у которой мы праздновали, спросила:

– А как там твой дом?

На что последовал короткий, пугающий не только содержанием, но и безразличием ответ.

– У меня уже нет дома. Его взорвали.

Тогда мы и узнали, что приехала Ася из Дебальцево, города – горячей точки, а вещи, которые сейчас с ней, – единственное, что удалось ее семье выхватить в последний момент. Говорила она слишком спокойно, было видно, что она уже повидала больше всех нас. Немного позже мы успокоились и продолжили веселиться, радоваться, что над нами мирное небо. Совсем скоро все будут скучать по тому вечеру.

Обычный день. Я вернулась из школы и позвонила маме рассказать об оценках и о новой любви. Трубка на экране погасла, телефон замер в руке, которая сжалась в ту же секунду. Из большого окна я видела огромную тучу черных птиц. Они напоминали волну, которая, как в замедленной съемке, накрывала дом напротив. Первый громкий звук, толчок воздуха – и я уже врезаюсь в стену в конце комнаты. Стекло дрогнуло, но не лопнуло. Второй звук, обошлось без взрывной волны, вспоминаются все уроки по спасению. Дальше взрывы слились в единый гул, я сама не знаю, зачем начала обкладывать подушками стены и переносить еду и воду к выходу, собирать всем вещи. Восьмой этаж, до подвала добежать не успеем, а если попробовать? Только сейчас поняла, что помимо лежачей бабушки в квартире больше никого: сиделка в магазине, мама на работе в стороне, откуда доносятся звуки. Позвонила снова, у них трясутся стекла, стены целы. Уже сейчас, спустя столько лет, понимаю, как трудно было маме говорить со мной уверенно в тот момент. Звонок прекратился. Именно сейчас стало по-настоящему страшно, только теперь пришло осознание происходящего. Так не хотелось умирать.

Семья вернулась в квартиру и осталась там на пару недель. Везде объявили эпидемию гриппа. Как по будильникам, мы вставали с гулом каждый день где-то в пять утра. Спали на подушках в коридоре (не зря принесла) и боялись подходить к окнам. Пока никто не видел, я быстро вбежала в зал и забрала любимую игрушку, с ней было не так страшно. В Краматорске находился военный аэродром. Самолеты, боявшиеся быть сбитыми, пролетали прямо над домами и своими звуками напоминали жителям о дне бомбежки.

Узнали мы о похищении отца в Донецке: два дня его избивали в неизвестном месте, а после полуживого вернули домой. С ним я не общалась, а поэтому о дальнейшей жизни рассказать не могу.

Когда самолеты отдалились, мы понемногу выходили на улицу. В школу еще не нужно, гуляли с ребятами дни напролет. Но по первому громкому звуку все бежали в первый попавшийся дом. Часто на площадках были маленькие дети, и мамы не успевали их подхватить. Тогда действовать нужно было быстро: ребенка под мышку – и бегом. Мы работали слаженно, бросались несколько раз за одно появление авиации, во­зомнив себя маленькими супергероями. Когда, если не сейчас, можно побыть смелыми.

Один раз прятаться было некуда. Если зайти в глубь городского парка и свернуть с дороги, можно попасть в удивительное место: обрыв, внизу совсем маленький пруд с камышами, цветы растут прямо из мела и возвышается дерево дикого абрикоса. Там в белоснежной пещерке у нас был штаб, где проводились многие вечера. Вот гул вернулся, а мы всемером сидели у водоема.

Укрывшись в той дыре в холме, мы прижались друг к другу и пытались отвлечься. Одноклассник достал блокнот и сказал нам написать письма будущим себе, чтобы, когда мы выберемся, смогли вернуться и прочесть. А если не выживем, то, когда найдут, по листочкам узнают, какими были.

Все остались целы, шум закончился, открылись школы. Нарастало другое противостояние.

Пытки в соседнем подъезде

Информационная война, которую в начальной школе быстро погасили, вернулась в более ожесточенном формате. Доходило до слез и угроз, но благодаря работе педагогов все оставались друзьями. Сами того не осознавая, мы перешли на украинский язык, чтобы легче было обсуждать пройденное на уроках. Началось унижение детей, говоривших на нем изначально.

В Украине народную одежду всегда носили наряду с обычной и особенно со школьной формой. Теперь же белые расшитые сорочки стали символом псевдопатриотизма. Проукраинские родители заставляли свое чадо ходить в них чуть ли не каждый день, ребенок стал средством демонстрировать свою позицию.

Город пытался жить по-старому, только фестивали красок и дискотеки стали чередоваться с митингами. Жертвой искусственного протеста стала наша соседка Лидия.

Женщина выходила из магазина и увидела толпу, подошла к ней узнать, не раздают ли гуманитарную помощь. Пару раз крикнула и убедилась, что люди стоят совсем по другому поводу. Лидия не пробыла там и пяти минут, как побежала домой. На следующий день за ней пришли.

Выяснилось, что митинг снимали на видео, а сосед участковый опознал женщину. Лидии надели на голову мешок и вывезли в неизвестном направлении. В подвале ее держали три дня, почти не давая еды. Как диабетику, женщине было сложно. Поняв, что ничего не добьются, пытатели прекратили допросы с голодовками и с тем же мешком выбросили Лидию на окраине города ночью. Оттуда женщина пришла домой пешком.

Мы узнали ее историю, живя по соседству, но уже не в той квартире на восьмом этаже. Дом пришлось сменить в экстренном порядке, так как хозяева в канун Нового года попросили оставить помещение. Новое жилье оказалось лучше, но меньше, а число жителей увеличилось на два человека. Мы переехали к семье маминого коллеги, находившегося под следствием. В одной комнате жили бабушка с сиделкой, в другой – мама, я, жена и дочь друга семьи. Моим новым знакомым макеевчанам тоже пришлось несладко. Супруга Вера всю жизнь была хорошей домохозяйкой, создавала уют и хорошо воспитывала детей. Сейчас же ей необходимо было стать главой семьи. Ее дочь постарше меня и уже скоро должна была поступать в университет, но с войной мечты каждого подростка оборвались.

В Краматорске мы прожили два года.

Новый свет – старые тени

Прошло уже восемь лет с момента начала войны на Донбассе. Мама познакомилась с мужчиной из Тулы, и мы переехали в Россию, где они и обручились. Бабушка понемногу снова научилась ходить и смотрит за подрастающим внуком. Ее сиделки, верного друга семьи, уже пару лет нет в живых из-за рака. Мои товарищи по школе обрели новые мечты и сейчас идут за ними в университетах и колледжах двух стран. Часть ребят из ДНР смогли выбраться в Россию, кто-то остался дома. Краматорские друзья разбрелись по всей Украине.

Сейчас мне восемнадцать. Работаю журналистом и обучаюсь на преподавателя русского и литературы. Мечтаю посвятить себя людям, стать для многих наставником и примером хорошего человека. Не важно, будет моя мысль на лекциях в университете или же в газетных строчках, главное, чтобы кому-то это было нужно. До сих пор боюсь громких звуков и самолетов, не люблю оставаться одна. Все было бы хорошо, если бы боевые действия в родном городе не длились по сей день. На­деюсь, война закончится спустя восемь лет и граждане Донбасса перестанут жить в страхе.

Екатерина БАКШАЕВА