Гостья из настоящего: публикация в "ТИ" помогла найти тулячку, родившуюся в дни обороны в 1941-ом

 

 

Случайное воспоминание восьмидесятилетней давности стало эпизодом стихотворения.

Альбом стихов волей случая попал уже после смерти автора в руки ее давней подруги.

Другой случай привел репортерскую группу «ТИ» именно к этой женщине. Ее воспоминания о наступлении немецко-фашистских войск на Тулу осенью 1941-го и эвакуации семей тульских оружейников легли на бумагу (Долгое эхо друг друга: оборона Тулы и эвакуация ТОЗ в воспоминаниях очевидцев (ti71.ru)), а с ними и те стихи, среди которых – четверостишие:

«На станции Ведра это случилось:

У Зотовых третья дочка родилась.

Теперь ей, должно быть, за шестьдесят,

Стремительно годы, однако, летят».

Годы, и впрямь, пролетели стремительно – теперь той самой девочке уже за восемьдесят. Ровесница тульской оборонительной операции, родившаяся в телячьем вагоне по пути в эвакуацию на Урал: кто она? где? жива ли?

Написавшей стихи Ирины Бельской уже нет на свете. Ее верная подруга детства и свидетельница описанных событий Нина Дубнова (в девичестве Резник) не знала даже имени третьей дочки тульского оружейника Зотова.

Но случай вложил тот самый выпуск «ТИ» в руки еще одной неравнодушной женщины, по описанию событий узнавшей в «новорожденной» свою соседку.

Маргарита Беляева (в девичестве Зотова) и сегодня живет в Туле, куда ее семья спустя годы после эвакуации и нескольких переездов все же вернулась. Сама Маргарита Дмитриевна, по ее признанию, обращаться в газету сробела бы, но случай в лице ее решительной подруги Аллы Дьячковой постановил довершить начато дело, и в редакции раздался звонок:

- Нашлась ваша «новорожденная»!

 

 

- Не верится, что так бывает, - встречает нас Маргарита Беляева. - Уж столько лет я о тех временах ни с кем не говорила. А тут статья эта – как весточка от кого-то близкого…

Все правда! В точности, как мне мама рассказывала. Они с отцом, вообще-то, не любили об этом времени говорить. От сестер старших кое-что узнавала. Сама я что тогда могла запомнить – кроха такая? А сестренки постарше меня были, что-то вспоминали, рассказывали… Только уже и сестер моих теперь на свете нет, многие подруги, друзья детства ушли.

Вы уж не взыщите, отрывочный будет у меня рассказ. Как кадры из кинохроники.

Когда в эвакуацию уезжали, Гале – старшей, 10 лет исполнилось. Средней – Лиде – 5 лет. Только в начале пути из Тулы в Златоуст она еще была не средней, а младшей. А через несколько дней младшей в семье стала я.

 

***  

Когда добрались до места, всех эвакуированных разместили в здании школы – временно, пока местные не разберут нас по домам. В это время люди активно строили сначала бараки, после – дома поосновательнее. Сами строили, чтобы потом туда с семьями переехать… А до тех пор, пока не готово было хоть какое-то собственное жилье, жили в чужих семьях, готовых временно приютить.

Нашу семью забрали из школы последней. Никто нас брать не хотел. Еще бы: трое детишек, включая новорожденного! А потом – сестры рассказывали – приехал на подводе дед с бородой, погрузил нас и повез к себе…

***
- Дед, на чьем постое мы оказались, суровый был. При себе носил трубку, держал там золотой песок, который намывал и сдавал государству, чтобы на эти деньги купить манки.

Сестра потом рассказывала: «грозный дед» мои пеленки после стирки сушить в доме не разрешал. Вот уйдет, тогда хозяйка его – она-то с пониманием была, печку натопит, мама и высушит по-быстрому.

Мы, понятно, для них обузой были. Маленький ребенок – это ведь не только пеленки, но и плач по ночам, и прочий непокой… Потом уж сдружились. Он даже, когда мы в барак съехали, шкуры сайгачьи добывал и нам привозил. Мы на пол стелили.

 

*** 
- После уже железные кровати у нас появились. Две. Так мы их с собой увезли из Златоуста сначала в Тулу, потом в Псков, куда отца через некоторое время распределили работать… Тяжело вещи доставались, не бросишь.

Кровати-то, конечно, до сегодняшнего дня не сохранились. А вот кое-какие вещи с тех времен до сих пор берегу.

Мясорубка, например, у меня – уральская, в Златоусте обзавелись. Сейчас-то я уже ею не пользуюсь, сама фарш дома делать перестала, как дети разъехались. Но все еще рабочая мясорубка, не поржавела даже.

Еще безменом мать на Урале обзавелась, тоже храню его на память. И щипцы для колки сахара. Смешно и грустно: сахара не сыскать было, а щипцы где-то раздобыли…

*** 
- Сладкого я в детстве, считай, не видела. И, конечно, очень хотелось. Поэтому я сейчас большая сластена.

Чистый сахар впервые попробовала уже в Туле, после войны. Помню, мама его отмеряет стаканом, пересыпает в мешочек, а я пальцем – тык! И в рот. Сладко!

А вот конфеты довелось попробовать раньше. Когда уезжали из Злотоуста в 1946-ом, в поезд нам дали с собой бидон, алюминиевый такой, с крышечкой… Полный шоколадных конфет. Из американских пайков. И вот в поезде я жевала американские конфеты. Своих я тогда не пробовала, и казалось, что эти, из бидона, очень вкусные. Потом уж узнала, что наши – вкуснее…

 

***
- Рабочих рук тогда не хватало. Кого тогда только не стянули на Урал. Постоянно ходили на стройку мимо нашего дома люди в тюбетейках и в халатах – то ли узбеки, то ли казахи. В любые холода в своих тюбетейках и халатах поверх другой одежды, что найдется. А вот руки у них, видно, очень мерзли, так в морозы они кисти себе тряпками обматывали и трясли, вертели ими, греясь, будто танцевали…

Мать мне потом рассказывала, что эти южане очень страдали уральскими зимами, замерзали, умирали часто.

А я их страсть как боялась. Хоть и объясняли мне взрослые, что это – тоже люди, хоть ничего плохого от них не видела. А просто жутко становилось от этих рук, замотанных тряпьем, и страшных танцев…

 

***

- Воспоминаний первых лет жизни, конечно, сохранилось мало. Но кое-что очень хорошо помню. Помню, например, пленных немцев. Потому, что один из них мою кошку спас. Самое яркое мое детское воспоминание!

Кошка тогда влезла на оконный карниз, оступилась и упала. А внизу, у основания дома, у нас «подвал» глубокий был – практически отвесный ров, заполненный водой. Кошка – плюх туда! А выбраться сама не может.

Мне годика три тогда было, наверное. Как увидела, что моя киска барахтается, орет, тут и я заорала! Бегом на улицу, а сама не больше кошки сделать могу!

Но тут мимо вели пленных. И один немец – до сих пор его помню: белобрысый, толстый – залез в ров, кошку вытащил и мне отдал. Спас, получается.

К немцам, правда, я от этого лучше относиться не стала.

 

***
- Ребятишки, кто постарше, помню, и обзывали пленных немцев, и камнями кидали… Я тоже как-то раз кидала камни вместе со всеми. Это в Пскове уже было, после войны. Пленные там года два стояли, отстраивали разрушенный город.

Мама меня за эту выходку сильно отругала тогда. Я на другой день нарезала хлеба – они хлеба все время просили… Пошла на то место, а пленных уже перебросили куда-то…

***

- Игрушек в привычном понимании у нас не было совсем. После войны только отец мне гармошку губную подарил.

А в Златоусте у меня главное развлечение было – купаться. Еще пяти лет мне не было, когда начала бегать на Уржумку. В одиночку, понятное дело. Следить за мной тогда особо некому было. Только и бегали к маме соседи: «Теть Лен, Ритка твоя опять на Уржумке плещется!» И мама – бегом, вылавливать. Речка-то с быстрым течением была. Мне весело, а взрослым – ужас.

Однажды пастух местный меня вылавливал. В память врезалось: длинный у него халат серый, кнут; сам меня за руку схватил, а в другой руке, на одном пальце мои туфельки наперевес держит…

 

***

- По возрасту подходящих мне в друзья детишек немного было. Кто-то из местных, кто-то уже в Златоусте родился в эвакуированных семьях. Но все равно, малышни было мало. Обычно я сама изобретала игры, сама в них и играла. Только некоторое время у меня товарищ по играм был.

У Самохиных мать умерла, двое детей остались, и вот маленького мальчика, Витю, отец к нам приносил. Нам на двоих давали почтовый ящик и старые гвозди. И мы с Витей сидели и старательно эти гвозди заколачивали. Такая вот игра…

 

***

- Семьями тогда крепко дружили. Найденовы, Самохины – из тех, с кем мои родители ближе других общались, тоже потом в Тулу вернулись, так после войны долго еще в гости друг к другу ходили, праздники встречали, бытовые вопросы решали... Совсем, как в эвакуации. Там иначе нельзя было.

Родители потом говорили: семейные из эвакуированных все выжили, а холостые, одинокие умирали. Чаще всего, голодной смертью. Паек в общежитии могли и своровать, обменять на папиросы. Вот и умирали люди с голоду…

 

***

- Продпаек всякий бывал. Не потому, что разнообразие, а как раз наоборот: что удавалось добыть, то и распределяли.

Однажды – мама рассказывала – дали на барак «конское» ведро красной икры. «Конскими» мы большие ведра называли, из которых лошадей поили. И вот мама ходила, всему бараку раздавала по граненому стакану икры на человека. А мальчик один маленький из нашего барака даже с голоду не мог ее есть, все выплевывал. Мать его с ним намучалась, другой-то еды не было совсем…

 

***

- Хлеб всегда в дефиците был. На вещи его выменивали. Впрочем, какие там вещи… С собой в эвакуацию увезти практически никому ничего не удалось: одна семья – один чемодан, не на курорт уезжали.

Мы, когда приехали, наволочек долго завести не могли. Не знаю, почему именно наволочки мне запомнились…

 

***

- Отец все время в заводе был. Раз в неделю приходил только, мать сажала его в корыто, отмывала, и он опять уходил. Толку-то от станков, если специалистов рядом не будет?

Отца моего ценили, в 1944 году наградили орденом «Знак почета». Много лет спустя взрослые рассказывали, да и то под большим секретом, что начали заводчане тогда делать на новом уральском производстве то ли пушки, то ли орудийные стволы для танков, но продукция никак не могла пройти испытания – взрывались стволы при стрельбе.

Мама мне говорила потом, что отца – начальника цеха, в то время и расстрелять могли. Но он очень хороший специалист был, инженер – разобрался и нашел в чертежах ошибку. Орудия взрываться перестали. Вот тогда и наградили отца… Время было такое, военное: или расстрелять, или наградить, третьего не дано.

 

***

- Суровое было время, поэтому и в памяти своих детей люди его сохранить не стремились. Я ведь даже название станции, где родилась, не наверняка знаю. Сестры мне в детстве все уши прожужжали: «В телячьем вагоне, в телячьем вагоне…» А где тот вагон стоял?

Вот, в тех стихах Ирины Бельской, что в газете были, эта станция называется «Ведра». А я до сих пор считала, что «Верда» (железнодорожная станция Верда, действительно, есть в Рязанской области, по пути следования состава из Тулы в Златоуст – прим. «ТИ»). Но тут точно и не скажу, кто из нас прав. Такое творилось тогда – было ли кому дела до названия станции?

Так что, в свидетельстве о рождении у меня записано: «Златоуст, Челябинская область».

 

***

- Мама мало что рассказывала про мое рождение. Разве что, о том, что, когда я появилась на свет, грудь сосать не могла. Потому, что недоношенная была, крохотная. Она молоко сцеживала и мне с ложечки в рот пыталась вливать.

А прежде срока я родилась, опять же, потому, что война, эвакуация эта… В начале пути, неподалеку от Узловой, состав наш бомбили. А накануне моего рождения немецкий самолет разбомбил другой состав в получасе от нас. Боезапас, видно, весь израсходовал, так вхолостую кружил и кружил над нами, виражи закладывал. Пугал, значит. Состав стоял, люди разбегались, прятались под вагонами, в откосах… Вот мама напряжения и не выдержала.

Отец тогда нашел начальника ближайшей станции и раздобыл аж целый чайник кипяченой воды! Вот и весь арсенал «спецсредств», с которым маме рожать пришлось.

А только, вопреки всему, родилась я без осложнений. Выжила. Выросла. Мама говорила, я до семи лет даже ни разу не температурила.

 

***

- Победу я встретила в Златоусте. Помню: ничего не понятно было! Все обнимались, целовались прямо на улице, орали, ликовали безумно. Ясно только было – что-то важное случилось, и теперь будет совсем другая жизнь. Хорошая. После войны жизнь ценили, и мне с «высоты» моих четырех лет виделось, что она прекрасна. Никто тогда на нее не жаловался. Сильные были люди и душевно щедрые. Печального и страшного не вспоминали. Радовались, пироги пекли на весь дом, ходили в гости.

Если и есть у меня какая мечта, то – встретиться, поговорить с кем-то из того прошлого – трудного, но очень дорогого. Как хорошо, что теперь Нина нашлась! Только представьте, скажу ей: «Здравствуй. Это я. Просто немного подросла…»