Тульский преподаватель Олег Чукаев: Будьте любознательными

5 октября вся наша страна будет отмечать День учителя. Мы решили накануне этого события поговорить не только о преподавателях — школ, гимназий, лицеев, училищ, техникумов, колледжей, институтов и университетов — мы решили поговорить о некоторых трудностях, с которыми сталкиваются сегодняшние педагоги, и поделиться мнением одного из них о том, как эти трудности можно преодолеть.

В гостях у «Тульских известий» — кандидат педагогических наук, доцент Тульского государственного педагогического университета им. Л. Н. Толстого Олег Чукаев.

— Олег Владимирович, вы согласны с бытующим сегодня мнением о том, что советское образование было лучше, чем нынешнее?

— На мой взгляд, это некорректный вопрос. Советская система образования была вписана в определённые социальные, культурные, политические, экономические контексты, как вписана в свои контексты и нынешняя система. Поэтому — может быть только мнение: кто-то считает так, кто-то — иначе. Оценка «лучше», думаю, поставлена с определённой ностальгией теми, кто получал образование в советское время. Своя юность всегда кажется лучше. Но у меня есть и ещё одна причина для несогласия — а по каким критериям проходило сравнение? Давайте сравним советскую и дореволюционную систему российского образования или вообще обратимся к истокам — к Яну Амосу Коменскому. Время другое — и система другая. Другие дети, другие учителя.

— Сравнение неприменимо в данном случае в принципе?

— В принципе. Мы должны знать, помнить, ценить то, что было, но это не означает, что нужно открутить колесо истории назад и вернуться к той системе образования, которую мы имели когда-то. Повторяю: время — другое.

— Но плюсы в советском образовании были, на ваш взгляд?

— Были. И плюсы, и минусы — как у любой системы. Идеального ничего не бывает. Одним из плюсов назвал бы большое количество учителей-экспериментаторов, чьи имена были известны всей стране. Достаточно вспомнить знаменитых Виктора Шаталова, Михаила Щетинина, Шалву Амонашвили — много было имён. Но сегодня учителей-новаторов тоже достаточно. Это, кстати, ещё раз подтверждает некорректность сравнения систем образования в разные периоды и доказывает, что всегда существуют люди, которые вкладывают интеллектуальную, эмоциональную энергию в своё дело и делают его хорошо.

— Минусом, проблемой сегодняшнего образования называют чрезмерную бюрократизацию учебного процесса. Вы согласны?

— Но она была и в советское время. Больше, меньше — опять относительно. Настоящая проблема сегодня, на мой взгляд, состоит в низком уровне коммуникации учителя и ученика. В сегодняшнем образовании, мне думается, эта сторона взаимодействия участников учебного процесса, в силу того что люди изменились, дистанцировались друг от друга, заняты формальным взаимодействием — в сетях, мессенджерах — как-то несовершенна. И ребёнок, и учитель недополучают того необходимого эмоционального живого общения, которое нужно не для приобретения знаний (их найти можно и самому), а для — личностного развития. И ребёнка, и учителя. Мне думается, что недостаточность живого общения — это действительно проблема.

— Но сегодня так много различных кружков, секций, клубов, летних, и не только летних, лагерей — а мы говорим о недостатке общения.

— Есть общение и общение. Обмен информацией? Этого полно. Те же соцсети, мессенджеры, игры. Но делает ли человека такое взаимодействие теплее, добрее, умнее? Даёт ли нам это интернет? Важен человеческий контакт — я о нём говорю. И дело не в мероприятии как таковом — в кружке, секции, клубе. Эти направления развиваются, и хорошо. Но это всё инструменты, которые людей либо делают лучше, либо не делают.

— Это не единственная проблема?

— Не единственная. Сегодня активно обсуждается тема школьного буллинга, сильно ранящего человека и оставляющего следы на всю жизнь. Вспомните «Чучело» Владимира Железникова, которое блестяще экранизировал Ролан Быков. Да, эта проблема была и в советское время, но сегодня она приобрела другие формы, более изощрённые. И её надо решать. Один психолог сказал такую вещь: сообщество, в котором это происходит, — больное, его надо лечить. Пока оно не вылечено, меры принимать, конечно, нужно, но, если нездоров организм в целом, всё будет продолжаться. Пока существует корень зла, а он именно в том, что сообщество нездорово — не общество в целом, а сообщество, в котором это происходит, — ни одна мера фундаментально ситуацию не изменит. И психолог прав, с моей точки зрения. Должно быть не снятие симптоматики, а комплексное лечение, потому что есть сферы, где ребёнок не находится под непосредственным педагогическим зорким оком. Учитель не может или почти не может контролировать то, что происходит при неформальном общении — сетевом, например.

— Под сообществом вы имеете в виду не только детское сообщество.

— Коллектив в целом. Сюда входят и педагоги, и родители. Но я прежде всего говорю о детском сообществе. Эту проблему нужно решать, повторю, комплексно. Это значит, что должны быть меры и правового, и организационного, управленческого, психологического характера — иначе как, например, защитить учителя от буллинга со стороны детей?

— Есть ещё острые вопросы, требующие решения?

— Есть. Думаю, одна из проблем, это я наблюдаю и у своих студентов, — низкий уровень любознательности у наших детей, открытости к знанию. К любому знанию. Причём не за оценку, не за то, что похвалят. Есть такое понятие — внутренний бескорыстный мотив. Когда занимаешься любимым делом, забываешь о времени и вообще обо всём — просто получаешь удовольствие от своего занятия, от самого процесса. Но у любознательности есть ещё одна сторона, о которой мне хотелось бы сказать. Эта сторона связана со специализацией, с узконаправленным знанием: предметным в школе или профессиональным — во время учёбы в вузе. Я говорю о так называемом векторе движения в глубину — знать больше про своё, «узкое». Но очень важен и широкий веер знаний — когда человек неравнодушен к знанию, формально не имеющему к нему отношения, — «чужому» знанию. Условно говоря, зачем филологу сведения о самолётостроении, инженерные сведения? Но дело в том, что наш мозг работают лучше, если мы используем идеи, подходы, взгляды из совсем «чужих» областей науки. Поэтому, когда я говорю о любознательности, я говорю прежде всего об открытости всему новому, детской открытости. Прагматизм в этом смысле имеет краткосрочные перспективы выигрыша, а широта кругозора, его разносторонность — это путь к достижению своих «узких» целей, потому что ассоциации, которые будут возникать у человека, если он проникнет в эту «чужую» область, помогут ему креативнее, продуктивнее решать свои узкие задачи.

— Какие «чужие» области интересны вам?

— Разные.

— Знаю, вы интересуетесь искусством. Что ещё входит в круг ваших увлечений?

— Я уже упомянул инженерное дело, которое для гуманитария чужое по определению. Это два разных типа профессий: человек-техника и человек-человек. Я, например, регулярно читаю Mobile-Review [1]: мне интересна и техническая мысль. Мне нравится следить за тем, как она развивается, как технологии меняют наш мир — и внешний, и внутренний.

— Гаджеты, интернет — без них невозможно представить сегодняшнюю жизнь. Но у этих «медалей» есть обратные стороны.

— Есть. Одна из них — очень большая и прочная иллюзия, у разных поколений она проявляется с разной остротой, о всемогуществе поисковика. А теперь ещё добавился искусственный интеллект — тоже проблема. Не сегодняшняя, но завтрашняя обязательно. Мы слепо доверяем той информации, которая варится в собственном соку: искусственный интеллект работает с материалом, имеющимся в сети, и переваривает и правду, и ложь, выдавая сомнительный результат. Вот это доверие интернету, искусственному интеллекту будет иметь неприятные последствия — уже, кстати, имеет.

— Как вы относитесь к тому, что всё больше интернет-технологий используется при обучении наших детей?

— Нормально. Интернет — это инструмент. С инструментом нужно уметь работать. Мы начали разговор с того, что сказали об изменении времени, в котором живём, об изменении жизни, её контекста — информационного, культурного. Изменении детей, учителей, для которых интернет — это естественная среда. Но — помимо умения отличать зёрна от плевел, фейк от достоверной информации, надо ещё уметь эту достоверную информацию в интернете искать. Опять сошлюсь на свой опыт взаимодействия со студентами — они не умеют этого делать. Даже если хотят. Они верят первому, что выдаёт Яндекс, первым пяти результатам. Но специалисты давно рассказали, как устроена поисковая машина: она ориентирована на непрофессионалов, на обыденное сознание людей, не знающих предмет глубоко. А в первых поисковых выдачах– как раз та самая простая, бытовая, популярная информация.

— Но сейчас есть занятия и в школе, и в вузе по работе с интернетом. Или мы учим пользоваться этим инструментом недостаточно?

— Я, например, своим студентам, когда они сталкиваются с такими проблемами, подсказываю, какие есть ориентиры, какие есть критерии — чему можно доверять, а что нужно пропускать. Студент приходит из школы лишь с неким образовательным опытом в этой области. Ему в школе поручили сделать сообщение, доклад. Он делает компиляцию, нарезает куски из первой попавшейся информации и с той или иной степенью логичности их располагает. Такая работа формирует определённую привычку, модель взаимодействия с текстом из интернета. Но тут кроется и другая, не менее важная проблема — нравственная. Выясняется, что у наших ребят нет чувства того, что заимствование чужой информации — это на самом деле кража. Вот этого смущения, внутреннего тормоза, ограничителя у них нет. Информация в свободном доступе, я её взял, а делать ссылку на источник — вовсе не обязательно. И это ещё одно направление для долгой системной работы, которая должна быть в поле зрения и школьного учителя, и преподавателя вуза — учить грамотно использовать информацию из интернета. Это не столько вина, сколько беда школьников, студентов, что мы недодаём им надёжных инструментов по поиску, обработке, интерпретации информации.

— Началось реформирование, и довольно серьёзное, системы высшего образования. А нужна ли реформа школьного, например, ЕГЭ?

— Дело в том, что ЕГЭ реформируется с момента своего возникновения, его идеи и технологии не стоят на месте. Меняется качество КИМов, меняется уровень проникновения в области, которых не было в первоначальных вариантах единого госэкзамена. И изменения эти, на мой взгляд, позитивны. Но ЕГЭ — это опять же, подчеркну, один из инструментов, в данном случае — оценивания, поэтому позиция — отменить, отказаться, убрать, так как этот экзамен якобы убивает мышление наших детей, страдают самые креативные из них, — мне не близка. Я думаю, движение в направлении совершенствования ЕГЭ будет продолжаться. Если оно будет продолжаться способами оценивания, связанными с речью, с диалогом, что уже обсуждалось, то это будет лучше, чем если этого не будет вообще. Наверное, возникнет отдельный блок, связанный именно с этой стороной сдачи единого госэкзамена, потому что образовательный продукт, результат — в любом случае шире, чем объём знаний, умений и навыков. Речь выпускника позволит увидеть его личностные характеристики, его мировоззрение, логику его мышления, покажет, насколько он понимает себя и других людей. В сегодняшнем формате ЕГЭ личностные результаты увидеть невозможно. Чтобы это сделать, надо использовать другие, дополнительные какие-то инструменты.

— Можно ли сдать ЕГЭ по литературе на 100 баллов, не читая произведений, как уверяют некоторые из выпускников школ? Это везение? Или результат, как принято сейчас говорить, натаскивания? Как воспитывать у детей интерес к чтению?

— Думаю, невозможно. По поводу чтения классической литературы, воспитания интереса к ней хочу сказать следующее. Классическая литература, например, 19-го века, для современного ребёнка — китайская грамота. Слова, встречающиеся в этих произведениях, ему неизвестны, а потому непонятны. Здесь нужно делать то, о чём давно говорили профессионалы, — работать со словом. У нас такая работа не ведётся, а без неё смысл написанного либо ускользает от читателя, либо заменяется каким-то своим — неправильным, порой нелепым. И для учителя русского языка и литературы это центральный вектор деятельности — работа со словом, работа с терминологией, с этимологией этих терминов. К сожалению, на такую работу у учителя часто нет времени, сил и желания — надо «гнать» программу. Я не для того это говорю, чтобы кинуть камень в учителей, нет: они делают огромную работу. Они подвижники на самом деле. Но работать со словом необходимо — это надо знать и понимать. Теперь по поводу воспитания интереса к чтению. В прошлом году наш университет отмечал юбилей. Были приглашены несколько победителей конкурса «Учитель года» разных лет для проведения мастер-классов для студентов. Я с группой филологов-второкурсников присутствовал на мастер-классе учителя литературы Михаила Нянковского. Он высказал очень правильную, на мой взгляд, мысль: если учитель литературы не интересуется литературоведением, он не сможет создать на уроке ситуацию удивления — интереса к тексту, который был непонятен и вдруг открылся и стал ясным. Нянковский привёл в пример литературоведческую статью, в которой шла речь о сравнении разных изданий романа Фёдора Достоевского «Преступление и наказание». Автор статьи писал, что в одном из изданий романа отсутствовала запятая в тексте диалога Раскольникова и Сони. И Нянковский вокруг этой запятой, которая в одном тексте есть, а в другом нет, построил целый детектив. Запятая полностью меняла смысл, интенцию Раскольникова — его согласие превращалось в несогласие. Студенты наши не шевелясь слушали этого замечательного учителя-мастера. Он приводил в примеры произведения и других авторов. А когда закончил мастер-класс, ребята зааплодировали… Это был урок литературы, который заставлял думать и формировал тот самый интерес к чтению классических произведений, о котором мы сегодня так много говорим. Да, Нянковский мастер. И пусть не все учителя могут так — важна сама идея, которая лежит в основе этой ситуации, — сделать урок литературы увлекательным и тем самым стимулировать у детей интерес к чтению. Внимательному чтению. Это и есть модель изучения литературы, когда увлечение чтением не с неба падает — оно оттуда не упадёт; и не появится, если читать заставляют, — а возникает, зарождаемое любознательностью, естественно.

— Тут столько требуется работы. И от учителя, и от ученика.

— Читать четыре тома «Войны и мира» Льва Толстого — это не то же самое, что читать, точнее, скроллить, новостную ленту. Здесь нужны усилия. Не будем забывать и о сложности языка Толстого, о самых разных тематических полях его текстов, о философских отступлениях и так далее. Я говорю о качественной работе со словом. Конечно, косвенно на отношение к чтению может повлиять темп жизни, её интенсивность, плотность информационных потоков. Они, к сожалению, могут даже блокировать этот интерес. Но задача учителя и состоит в том, чтобы эту блокировку снять.

— Давно уже стал звучать и вопрос о пересмотре списка произведений, изучаемых в школе.

— Да, это важный вопрос. Что должно быть в сегодняшней школьной программе по литературе, чего не должно быть? И кто это решает? А что интересно ребёнку? Что читают наши дети? Что они сочиняют и сочиняют ли? Учитель литературы должен задавать себе эти вопросы. Культуролог, журналист Кирилл Разлогов как-то сказал: культурный человек определяется не выстраиванием «иерархии» от протопопа Аввакума до Льва Толстого. Он определяется пониманием того, что является критерием искусства; он должен отличать произведение искусства от «поделки», отличать литературу от псевдолитературы.

— Вы окончили факультет русского языка и литературы Тульского педагогического университета (тогда института) имени Л. Н. Толстого, а занимаетесь педагогикой. Кто повлиял на ваше решение поступить в аспирантуру именно по этому направлению?

— Владимир Борисович Мошкевич, он читал у нас в своё время педагогику, потом мы стали коллегами, и мой научный руководитель — академик РАО Александр Андреевич Орлов. Есть ещё один человек, повлиявший на мое профессиональное становление. Это Людмила Михайловна Истлентьева, тоже моя коллега, наставница на первых порах. Когда я пришёл работать на кафедру ассистентом, я не очень хорошо понимал происходящее, не понимал, как взаимодействовать со студентами, хотя с ними мне всегда было интереснее, чем со школьниками. Вот эти замечательные люди и формировали моё восприятие педагогики, стиль моего мышления, моё видение образовательного процесса. Владимир Борисович, к сожалению, ушёл из жизни. А Людмила Михайловна, Александр Андреевич здравствуют. Это мои учителя, люди, которым я должен поклониться. И я от души поздравляю их с Днём учителя!

— В 1992 году вы защитили диссертацию на тему формирования мышления учителя. Ваш взгляд на то, как и исходя из чего должно формироваться учительское мышление, изменился?

— В той работе я сделал акцент на интеллектуальные составляющие мышления учителя, сконцентрировался на понятийном аппарате педагогики как на инструменте освоения педагогического знания. Сегодня я сделал бы акцент на эмоциональной составляющей. Эмоциональный интеллект — это интереснейшая тема, которая активно сейчас разрабатывается. Эмоциональная, или эмоционально-ценностная, составляющая профессионального мышления педагога выходит на первый план. Эмпатия для учителя — наиважнейшая часть личности — человеческая и профессиональная. Уметь понимать другого человека, сопереживать ему, уметь разглядеть его эмоцию, выразить эмоцию свою — это очень важно. Дети нуждаются в том, чтобы их видели, выделяли из массы, чтобы на них реагировали, причём обязательно с участием к ним. Для учителя это одно из самых главных, наверное, слагаемых его работы.

— Вы, конечно, говорите своим студентам, будущим учителям, об этом. Как они воспринимают ваши слова?

— С пониманием. Это видно по глазам. Потому что я стараюсь, чтобы педагогику они воспринимали не узко — в формате учебника, а включая вот эти самые разные контексты: культурологические, психологические, социальные. И они реагируют. Если бы не было такой их реакции, для меня это означало бы, что время пребывания в профессии истекло. К счастью, пока не так.

— В преддверии Дня учителя чего хотели бы пожелать своим студентам?

— Любознательности, педагогического оптимизма, веры в себя.

— Вы верите в своих студентов?

— Стараюсь.

— То есть приходится всё-таки прикладывать усилия к тому, чтобы верить?

— Мы же не можем блокировать своё восприятие, блокировать эмоциональные реакции. Эмоция — это штука труднорегулируемая. Мне хотелось бы, чтобы они не слушали тех людей, которые несут негативную энергию, а слушали своё сердце, свою душу. Хочу пожелать им воспитанной души — внутренней культуры. Я им об этом и на лекциях говорю, пытаясь обосновать, почему это важно — иметь эту внутреннюю культуру, а не просто быть «приятными во всех отношениях». Хочется пожелать им веры в профессию, в то, что они делают. Верить и помнить, что быстрых результатов в образовательном процессе не бывает, но они обязательно проявятся.