Сестра от голода обглодала пальчики до костей…

Мария Ильинична Трудова:

– Мне было три года, когда на нашу землю пришли фашисты. И свои злоключения я помню отрывочно. Но о плене очень много рассказывали мама и старшие сестры, а уж сколько плакали вместе, вспоминая пережитое…

Нас часто перевозили с места на место, но концлагеря мало отличались друг от друга. Это всегда были длинные бараки, обнесенные по периметру колючей проволокой. Помещения всегда были холодными, с земляными полами, мама почитала за счастье, если на нары была кинута солома…

Каждый вечер проходила перекличка. В барак влетал немецкий офицер в черном кожаном плаще, в начищенных сапогах, с блестящей кокардой на фуражке. Вместе с ним приходили два автоматчика и приводили огромную овчарку.

– Детки, держите головки, – говорила девочкам мама, и они, лежа на животах, ставили руки на локотки и клали головы на ладони. Если кто замешкался – сразу получал удар плетью, а иных и вовсе хватали, забирали с собой и больше не возвращали.

Рано утром маму на целый день забирали на работы, а мы оставались одни. Вечером она возвращалась в барак и, если везло, приносила две горсти картофельных очисток – их и ели. Но можно ли насытиться таким скромным ужином, который совмещал в себе еще обед и завтрак?

Пока матерей не было рядом, дети сами добывали себе пропитание: собирали траву и корешки, ползая у бараков. «Только к проволоке не прикасайтесь!» – всегда умоляла мать своих девочек. Дочки слушались. А ребятишек в лагере было много, и есть хотели все, и обнесенная заграждением территория быстро превращалась в безжизненную пустыню. Зато за колючкой буйствовала трава. Но по проволоке шел ток. И если ребенок совал ручонки за ограждение, то так и оставался полулежать-полувисеть...

– А мы в кровь сдирали пальцы, ломали ногти. Много ли сил было у маленьких заморышей? Но тяжелее всего приходилось нашей младшей сестричке Шурочке. Ей было всего два года. И она не могла ползать с нами, собирая корешки. Она еще и есть толком не умела, поэтому с голоду грызла собственные пальчики и они у нее были обглоданы до костей...

Однажды мама, забрав младшую дочку, ушла на другой конец барака, а оставшимся девочкам строго-настрого наказала сидеть на месте. Оказалось, что она и сестренка заболели тифом. «Если умрем, держитесь поближе к людям, а к нам не подходите», – сказала им мама.

Болезнь забрала Шурочку, а мама выжила и потом всегда плакала, вспоминая свою младшую дочку, ведь мы даже не знаем, где ее сиротливая могилка.

О своем прошлом, проведенном в плену у немцев, ни мама, ни ни мы никому не рассказывали, потому что беда продолжала жить с нами и дальше.

В те годы считалось, что пережившие плен боролись не до последней капли крови. А вернуть свое доброе имя на фоне миллионов погибших и замученных было подчас просто невозможно, потому что трагедии, которые пережили маленькие жертвы фашизма, не принимались во внимание. И никому не было дела, что миллионы женщин и детей попадали в руки гитлеровских нелюдей, потому что защитить их было некому.