Владимир Ванеев: У меня бас, но в душе я большой лирик

Наталья ПАНЧЕНКО
Фото: архив Владимира ВАНЕЕВА

25 августа в Тульском кремле в рамках проекта «Глинка-Гала» состоялся большой концерт — «Кремлёвская опера». В главном событии фестиваля, посвящённого 220-летию основоположника русской композиторской школы Михаила Глинки, прозвучали арии и ансамбли из оперных произведений не только самого композитора и его друга Александра Даргомыжского — ещё одного основоположника русской классической музыки, но и последователей Глинки — Александра Бородина и Николая Римского-Корсакова. Были представлены и фрагменты оперных произведений Петра Чайковского.

В концерте участвовали артисты и творческие коллективы Донецкой и Тульской филармоний, солисты Большого театра России — Альбина Латипова и Алексей Татаринцев — и солисты Мариинского театра — Анастасия Лиманова и Владимир Ванеев.

Накануне концерта Владимир Ванеев, народный артист России, лауреат Государственной премии РФ, лауреат многих международных конкурсов, побывал в гостях у «Тульских известий», и мы говорили о творческом пути певца, его отношении к себе и к жизни.

Сегодня у Владимира Борисовича день рождения. Мы поздравляем его и желаем здоровья и новых творческих успехов!

 — Владимир Борисович, вы в Туле первый раз. Какой она вам показалась?

 — Город старинный, в русском стиле, купеческом таком, одноэтажный, очень красивый. Я люблю такие настоящие города.

 — Михаил Глинка, 220-летию которого посвящён фестиваль, — один из основоположников отечественной традиции классической музыки. Вы исполнитель партии Руслана в его известнейшей опере «Руслан и Людмила».

 — Был исполнителем, лет десять. Сейчас подоспела очень хорошая молодёжь, пусть она и поёт эту партию. Руслан всё-таки молодой человек. Да теперь и немодно выходить на сцену возрастному артисту для исполнения роли молодого героя.

 — Какой была для вас партия Руслана как для оперного певца?

 — Мне нравилось исполнять её под аккомпанемент рояля. А участвовать в самой опере, длящейся пять с лишним часов, было трудновато: во время двухчасовой паузы между выходами Руслана «забываешь», когда всё началось. К тому же это очень трудная партия. Певцы её так и называют — «ария с носилками». Исполнителя после этой огромной двухчастной, с репризами, арии можно было уносить. Далеко не всем удаётся её петь.

 — Вы, как принято говорить, колоритный, фактурный исполнитель.

 — Я из Коми, родители — коми с глубокими национальными корнями. До 16 лет жил в родной деревне Объячево. Папа у меня был замечательный гармонист. На всех праздниках, вечеринках был первый человек. Как он рассказывал, его уже в четырёхлетнем возрасте брали на сенокос. Все трудились, а он на балалайке играл, веселил. Так было принято тогда — работать на сенокосе под музыку. Но у нас вообще-то вся семья очень музыкальная, с хорошим слухом и хорошими голосами, все большие любители песни. Профессиональный музыкант в семье я единственный.

 — Ваш папа самоучка. Вы тоже сами научились играть на гитаре. Став постарше, записались в музыкальную студию.

 — У нас в деревне была даже музыкальная школа. А я посещал студию Александра Гениевича Горчакова, теперь народного артиста Республики Коми. Местный парень, он после окончания музыкального училища вернулся в деревню и организовал эстрадный ансамбль. Тогда это было очень модно. Я, конечно, как многие, к нему потянулся. Александр, «хитрец», чтобы мы не только на гитарах бренчали, заставлял нас учиться играть на саксофоне, трубе. Он сам нас этому учил. Зачем? Чтобы был полный набор инструментов в ансамбле, причём не только электронных, и чтобы был настоящий коллектив исполнителей. Получилась очень хорошая музыкальная команда, но я как-то не прикипел к ней и ушёл. Понятно, сам занимался — играл. И пел. Всё время пел. Поэтому ребята попросили Александра принять меня в ансамбль как вокалиста. И вот с восьмого по десятый класс я, фактически не посещая школу, с утра до вечера занимался музыкой.

 — Окончив десятый класс, вы решили, обманув родителей, учиться в музыкальном училище.

 — Нет, не обманув. Меня родители отправили поступать в горно-нефтяной институт, и я поехал с одноклассниками в Ухту. Нас было, по-моему, шестеро парней. Мы договорились, что, если хоть один из нас не поступит, уезжаем назад все. Но дело даже не в этом. Нам просто не очень понравилось в Ухте: деревенские парни, город чужой, и мы решили вернуться. По пути домой я увидел в Сыктывкаре объявление о дополнительном наборе в музыкальное училище. Мечта! Я зашёл и поступил.

 — Как так получилось?

 — Повезло, наверное. Случай. Великий случай.

 — Не сдавали никаких экзаменов?

 — Сдавал, конечно. Но на вокальное отделение меня не взяли. В те времена строго было: нет восемнадцати — не примут. А мне шестнадцать, семнадцать исполнялось в сентябре. Предложили учиться на оркестровом отделении, и я стал осваивать кларнет. Проучился месяц — не нравится. Начал заниматься игрой на тромбоне — опять не то. Через месяц решил: если на эстраде нужен контрабас, буду играть на контрабасе. Но педагога такого в училище не было, и с нами контрабасом занимался виолончелист. В конце года сдаю экзамен, техминимум так называемый, а у меня даже инструмент в руках дрожит от страха. В общем, педагог налил мне коньяку — я выпил и сдал. Сдал на пять. Закрываю ноты и читаю на обложке: «Первый класс музыкальной школы». Задумался. Учась в училище, окончил, оказывается, музыкальную школу. И куда я пойду? Что буду делать? А с нами в комнате жил, теперь уже тоже народный артист, Николай Путилин — знаменитый баритон. Я его всегда дразнил. Он поёт — я передразниваю. Так вот Николай взял меня за руку и привёл к педагогу по вокалу — Сергею Павловичу Маркову, который прослушал меня и взял в свой класс. Это замечательный педагог. У него всегда были очень хорошие выпуски. Я ещё полгода учился на двух отделениях — игре на контрабасе и вокальном, а вскоре мне исполнилось восемнадцать, и я продолжил учиться только на вокальном.

 — Что вы исполняли Сергею Маркову на прослушивании?

 — Помните, был такой популярный певец Николай Гнатюк? Мне очень нравился его «Барабан» — «барабан был плох».

 — Но это эстрадная песня.

 — А я ничего тогда не знал, если вы имеете в виду оперные произведения. Мною владела эстрада. Тогда очень модно было петь под гитару — я пел столько лирических песен, особенно Юрия Антонова, — девчонки заслушивались

 — Знакомы с ним?

 — Нет. Но я был хорошо знаком с Валерием Леонтьевым, хотя не могу сказать, что мы были близкими друзьями. Начинали вместе. Он работал в группе «Эхо» при филармонии Коми, а мы там, мальчишки, крутились. И с друзьями его общался, с Изей Исакович — руководителем «Эха».

 — В армии служили?

 — А как же. Я ещё два года сверхсрочно отслужил. Учился в музыкальном училище, был директором районного Дома культуры и играл в оркестре музыкальной армейской части. Днём играли на похоронах, вечером — на свадьбах. Вот такая была бурная жизнь.

 — Успевали как?

 — Не знаю, как успевал. Наверное, в этом и была жизнь, когда ничего успевать не надо. Мы просто жили музыкой — с утра до вечера.

 — Окончили училище, отслужили в армии.

 — Сначала отслужил, потом окончил. Меня взяли в армию с третьего курса вокального отделения. По окончании училища поступил в Горьковскую консерваторию: это очень советовал Сергей Марков. Он с первых уроков настраивал своих учеников на получение высшего музыкального образования и всегда говорил: училище — хлеб, а консерватория — масло. Почти все его выпускники — процентов 80, наверное, — учились в консерватории.

 — При поступлении в училище вы пели эстрадные песни. А при поступлении в консерваторию?

 — Тоже. Поступил и, будучи студентом первого курса, целый год работал в ресторане.

 — Это вынужденная была работа?

 — Нет, это любовь. Любовь к музыке, к эстраде. К сожалению, я не понимал тогда многого: у меня не было примеров настоящего, хорошего оперного пения. Я услышал его, наверное, лишь когда приехал в Петербург.

 — Вы приехали в Петербург по окончании консерватории. А как вас заметили, если вы оперу не пели?

 — Я всегда получал по вокалу пятёрки, и, когда учился на втором курсе, педагог Андрей Михайлович Седов отвёл меня в Горьковский (теперь Нижегородский) театр оперы и балета имени А. С. Пушкина. Я начал работать в театре. Из ресторана ушёл. Можете представить, какой это был для меня переворот. Не только в профессиональном, но и бытовом плане. У меня в ресторане зарплата была значительно выше, чем у оперного певца.

 — На что тратили такие большие заработки?

 — Лёгкие деньги легко уходят и быстро забываются. Они, когда их не считаешь, зная, что в ресторане постоянный «приход», не видны. Я тогда уже был семейным человеком: надо было платить за съёмную квартиру, причём сразу за год, а это немало. На что они ещё уходили, сейчас уже не вспомню. На жизнь.

 — И вы ушли в оперный театр.

 — И я ушёл в оперный театр, в стажёрскую труппу, если можно так сегодня сказать, с окладом 55 рублей — на полставки. Какое чутьё мне подсказало сделать такой шаг? Рестораны стали разваливаться, живая музыка в них стала не нужна. Страна поменялась. Всё поменялось. Не знаю до сих пор, как так получилось, какими судьбами я в театре оказался. И потихонечку, потихонечку мне всё стало там нравиться. Я перепел партии всех сказочных персонажей: ослов, козлов, петухов. Медведей! Это нормально. Все начинают с детских спектаклей. И работал в то же время дворником — убирал четыре участка: театральной зарплаты, чтобы прокормить семью, не хватало. Вставал и зимой в шесть часов утра, чистил снег. Так что по-всякому судьба распоряжалась.

 — И в это время вас приглашает к себе в труппу Ленинградский тогда академический театр оперы и балета имени Мусоргского — Малый театр оперы и балета, Михайловский театр.

 — Нет, не так было. Раньше у нас в стране проводились так называемые ярмарки певцов– выпускников консерваторий. Прослушав каждого, театр мог пригласить понравившегося исполнителя в свою труппу. Такая вот ярмарка состоялась и в Нижнем. На эти смотрины, в которых я тоже участвовал, приехали директора, художественные руководители оперных театров со всей России. А меня, когда я ещё на третьем курсе учился, приглашал Свердловский театр оперы и балета, которым руководил знаменитый Владислав Сергеевич Вяткин. Я даже пел там в одном спектакле. Так вот он говорил мне: переводись в консерваторию в Свердловск, а тогда она гремела, у нас сразу солистом будешь. Приглашали в Челябинск, в Уфу. Думаю: здорово, везде нужен. Но мне хотелось чего-то большего. Карен Робертович Акопов, бас, солист Ленинградского Малого театра оперы и балета имени М. П. Мусоргского, сказал мне: приезжай в Ленинград, в Малый театр, у нас не хватает басов. Я поехал. Это было 9 Мая. И 9 Мая я пел. И меня приняли. А я ещё диплом об окончании консерватории не получил, поскольку никак не мог сдать экзамен по научному коммунизму. Его выдали мне только в ноябре. И вот 13 ноября я был официально оформлен в Малом театре солистом. А до этого я два года, учась в консерватории, работал в Сыктывкаре в театре оперы и балета Республики Коми.

 — Почему не захотели остаться в Нижнем? Вы ведь там тоже работали во время учёбы.

 — Всё просто. Горьковский театр давал мне зарплату 140 рублей — как солисту второй категории. Первой у нас нет — сразу высшая, а это 150 рублей. Мало для семьи с дорогим съёмным жильём. Я сказал руководству: не дадите высшую категорию — не останусь. Не дали, уехал в Сыктывкар. А в Сыктывкаре я с первого дня работы, ещё будучи студентом консерватории, получал зарплату 190 рублей. Тогда тарификация была всесоюзная. Это означало: если в одном театре я получаю такую-то зарплату, другой театр уже не мог платить меньше. И когда я пришёл, молодой специалист, в Малый театр в Ленинграде и мне предложили 150, я ответил: нет, у меня, согласно тарификации, 190. Вот так я оказался в Малом театре оперы и балета имени М. П. Мусоргского (теперь Михайловском театре). А моей первой ролью здесь стала роль Бориса Годунова в одноимённой опере Модеста Мусоргского. Вот такие превратности судьбы. Через полгода я уже был с театром на гастролях в Италии и исполнял эту партию. Совершенно сумасшедший взлёт.

 — Голова не закружилась?

 — Нет. Я с открытым ртом смотрел и не мог понять, как можно так прекрасно петь, как можно так двигаться. Мне всё было интересно. Петербург мне показался музыкальным раем. А уж когда послушал оперу в европейских театрах… У нас всё-таки до сих пор есть какие-то элементы большого крика на сцене. Настоящее оперное пение пришло к нам, на мой взгляд, когда наши солисты стали достаточно много гастролировать за границей и, грубо говоря, набираться культуры исполнения оперных произведений в европейских театрах. А голоса у наших певцов всегда были великолепные. Звучные, большие голоса — только в России.

 — Что вы выбрали для прослушивания в Малом театре?

 — Ариозо короля Рене из оперы «Иоланта» и арию Гремина из оперы «Евгений Онегин» Петра Чайковского. На прослушиваниях исполняются обычно эти фрагменты. Если это хорошо спеть получается, значит, получится и многое другое.

 — Родители обрадовались, что вы поступили на службу в Малый театр в Ленинграде?

 — Они боялись за меня. Испугались, когда я после участия в международном конкурсе вокалистов купил первую машину. Купил во Франции. Это был 1990 год. Приехал домой, а мама говорит: Вова, тебя не посадят? Отпуск у нас тогда был два месяца — она опять спрашивает: а тебя не уволили, почему ты так долго отдыхаешь? А на моих спектаклях они с отцом были, наверное, один или два раза. Им это было неинтересно: все кричат, говорили, кричат — ничего не понять.

 — Вы служили в Ленинградском театре имени Мусоргского с 1986 по 1997 год. Что это были за годы для вас?

 — Во-первых, я прошёл великолепную школу сценического искусства. Не музыкального, а именно сценического: научился держаться на сцене — стоять, сидеть, ходить, научился владеть телом. И эта школа никогда меня не подводила. До сих пор я пользуюсь теми знаниями, навыками, которые получил в Малом театре. Во-вторых, коллектив этого театра — потрясающий: все жили очень и очень дружно. В-третьих, я там спел все басовые партии. Все, которые ко мне «шли». Много ездил с театром на гастроли. У меня появились свои продюсеры, агенты.

 — Вы стали заслуженным артистом именно в этом театре и вдруг — или не вдруг? — уходите в Мариинский.

 — Мои друзья начали потихоньку переходить в Мариинку, и это нормально — искать для себя лучшее место. Думаю: наверное, пора и мне. Владимир Васильевич Галузин, знаменитейший тенор, познакомил меня с Валерием Абисаловичем Гергиевым, сказав ему: этот парень хочет работать с вами. Гергиев спросил: Вагнера поёшь? Никогда не пел, но сказал: пою. Хорошо, говорит Гергиев, это и это выучи и приходи. Конечно, я подготовился и, наверное, лет семь Рихард Вагнер в нашем театре звучал только в моём исполнении. А первой моей партией в Мариинке была партия старого купца Бориса Тимофеевича Измайлова из оперы «Леди Макбет Мценского уезда» Дмитрия Шостаковича. Театр как раз выезжал на гастроли в Японию. Репетируя перед гастролями, я два раза ошибся: на репетицию приехал прямо из аэропорта — с других гастролей, был очень уставший. Валерий Абисалович говорит: в нашем театре ошибаются только три раза. Вот так я влился в труппу Мариинского театра.

 — Какие-то ещё новые для себя партии вы в Мариинке исполняли?

 — Конечно. Это интереснейшая роль барона Скарпиа в опере «Тоска» Джакомо Пуччини. Обожаю её. Это роль старого купца Измайлова, о которой уже говорил. Кстати, выступая в Японии, решил: пою Бориса Тимофеевича первый и последний раз. Это невозможно исполнять, это просто потеря голоса. А потом «Леди Макбет» всю жизнь меня кормила. Не знаю, сколько спектаклей — 200 или 300 — я сыграл, выступая в роли старого купца Измайлова, и теперь её обожаю. Конечно, роль Руслана, мы об этом уже тоже говорили. Из басовых партий я не спел только Сусанина из «Жизни за царя» Михаила Глинки.

 — А в чём причина?

 — Несколько раз порывался, но что-то всё время меня отталкивало. Очень много ансамблей и всего одна ария, которая мне интересна. Все остальные партии немножко похожи на мелодии Джоаккино Россини и Гаэтано Доницетти. Это не моя музыка. Все удивляются, но я никогда не исполнял роль Базилио из оперы «Севильский цирюльник» Россини, даже арию. Не лежит у меня к этим партиям душа. Не лежит — не пою. Пришло время, когда я могу позволить себе, если мне что-то не нравится, не петь это. Хотя бывало и такое: сначала не нравится, а потом влюбляюсь.

 — Не жалеете, что не спели Сусанина?

 — Нет. У меня осталась одна мечта — исполнить партию Риголетто из одноимённой оперы Джузеппе Верди. В последние годы голос мой повысился, и я стал в чужой огород «залезать» — очень много баритональных партий сейчас пою. Они мне ближе. Мой первый педагог по вокалу Сергей Марков говорил: тебя всё время будет тянуть в баритон. У меня бас, но в душе я большой лирик, поэтому мне ближе бас-баритональные, баритональные партии. Я ненавидел басовые партии в принципе.

 — Они сложны для вас в исполнении или в звучании?

 — Наверное, в звучании. Мне это доставляло мучение. Я быстро уставал. Лет двадцать назад, когда театр Ла Скала предлагал мне спеть Мазепу из одноимённой оперы Петра Чайковского, я отказался: бас — и вдруг буду исполнять баритональную партию. Но вот прошло время, и я пою Мазепу. То есть в жизни ошибаешься, но ничего страшного. Главное — воспринимать это нормально.

 — Вы ещё и преподаёте в трёх вузах.

 — Сейчас только в одном — в Санкт-Петербургской консерватории имени Н. А. Римского-Корсакова. Заведую кафедрой. И веду уроки в театре, у нас достаточно большая стажёрская группа. А раньше преподавал ещё в Международной академии музыки Елены Образцовой и РПГУ имени А. И. Герцена. У меня сейчас 30 студентов только в консерватории, поэтому на преподавание в других вузах просто не хватает времени.

 — Вы учите студентов музыкальному исполнительскому искусству. А они вас чему-нибудь учат?

— Заставляют быть в форме, заставляют быть в курсе всего. И мне интересно с молодыми. Я с ними всё время в процессе меняющейся жизни, в какой-то новой эпохе. Я не дачник и не пенсионер.