Война и мир Ивана Панькина

Геннадий ОПАРИН

Фото: архив Геннадия ОПАРИНА

По мотивам воспоминаний тульского писателя Ивана Панькина, автора книги «Легенды о мастере Тычке».

Война

Он лежал тяжелораненый, с перебитым позвоночником, накрепко прибинтованный к армейским носилкам, посреди грязного, затоптанного тысячами ног и закиданного тысячами окурков, вчера ещё курортно-парадного севастопольского перрона, и вертя глазами влево-вправо (единственные движения, которые он мог себе позволить), видел множество торопливых, обходивших, огибавших, обегавших и неуклюже перешагивающих его солдатских кирзовых, офицерских хромовых, матросских юфтевых сапог и флотских прогар. Временами стайками протопывали то с его правого, то с левого борта пехотные ботинки с обмотками – также, как и все, стремившиеся на последний уходящий из горящего города поезд. Непрекращающимся стадом проносились мимо видимые только снизу: чужая обувка, чьи-то штаны и края того, что было положено их хозяину по форме одежды, нижняя часть подбородков и носов под козырьками или без козырьков и разнокалиберные мешки, чемоданы и ящики – выше было уже не разобрать.

Когда он уставал, как кот на деревенских ходиках упираться зрачками в края глаз и смотрел прямо вверх, на затянутое в несколько слоёв разноцветными дымами небо или вовсе закрывал глаза, то равнодушные в своём непонимании счастья двигаться чужие ноги и фигуры всё равно продолжали терзать душу, заключённую в ещё совсем недавно сильное и упругое тело молодого краснофлотца. Теперь израненное, переломанное пополам, оно, беспомощное, было брошено на перроне насмерть привязанным бинтами к вонючим от крови брезентовым носилкам. Чужие ноги продолжали топать подошвами, скрипеть кожей и даже иногда дробно топать каблучками по самому его сердцу, ещё сильно живому, горячо обливающемуся кровью.

Как же так? Бросили и забыли, что ли?! Живого-то человека… Хотя какой он теперь живой, если валяется под ногами, как куча провонявшей ветоши?
А ведь он был когда-то (наверное, это был всё-таки не он) отличным цирковым акробатом. Потом юнгой… Потом матросом… Потом батальон морской пехоты… Потом взрыв… Потом деревня Пылково… Нет, деревня была раньше, он тогда был ещё совсем мальцом.

Бегущих ног стало как будто меньше, наверное, скоро кончатся. Вот бы развязаться. Но возможности развязаться не было никакой. Не было возможности даже закричать, попросить, хотя бы помычать. Можно только двигать и хлопать глазами. Но сколько можно?..

Сил не оставалось даже на злость. Бессильные, жгущие кожу солёные слезы застили дымное небо и текли по щекам. Хотелось вспомнить напоследок что-то хорошее из прошлой живой жизни, но то ли не хватало сил, то ли памяти, то ли этого хорошего не было даже в прошлой жизни. Было же… Море, друзья и книжки. Читай после вахты сколько хочешь. Гоголя, например. «Мёртвые души». Мёртвые…

- Эй, ну-ка глянь! Глянь, говорю, сюда, на носилки. Он живой. Он же живой! Гляди, глазами таращится. Прибинтованный к носилкам – видать, сильно тяжелый раненый. Ну-ка, давай возьмём… Эй, морячок, ну-ка подсоби, он, видишь, в тельняшке и в суконных штанах – видать, твой, флотский. Давай, братишки, стащим его в санитарный вагон. Давай бегом, тока бы душу у него не вытрясти. Сестричка! Сестричка!.. Да как некуда?! Принимай женишка, глядишь, и выходишь себе счастье. Ну, давай, с Богом…

…Так или не так, но оказался Иван Панькин в санитарном вагоне последнего уходящего из осаждённого Севастополя поезда. Он снова оказался среди живых благодаря одной живой из сотен прошедших мимо – может, и не совсем мёртвых, но и не совсем живых – душ. А как звали эту душу, про то сказано не было, а спросить об этом краснофлотец Иван Панькин не имел тогда никакой возможности. Мог он только крутить и хлопать глазами, которые застили бессильные, разъедающие щёки, такие же жгучие... счастливые слёзы.

Спасибо тебе, безымянная светлая душа, не только от морского пехотинца Ивана Панькина, ветерана, орденоносца, большого писателя и автора чудесных сказов и сказок, члена Союза писателей СССР, заслуженного работника культуры, почётного гражданина города-героя Тулы, но и от всех замечтавшихся, задумавшихся о себе, жизни и Родине, засмеявшихся и заплакавших над его книгами: совсем молодых, взрослых и очень старых людей, разноязычных его читателей. Спасибо за этот сказочно счастливый не конец той страшной военной были.

Мир

Закончилась нашей победой Великая Война. И после неё прошло уже много неподъёмно трудных, но мирных лет. Иван Фёдорович Панькин, ещё не раз бывший на той Войне раненым, остался жив и, сменив несколько профессий и городов, создав семью и закончив Высшие литературные курсы, поселился в некурортной и небульварной, но столичной Туле. Я не ошибся, назвав Тулу столичным городом, и уверен, что вряд ли кто-то сможет меня доказательно убедить в моей неправоте. Тула самая настоящая столица – главный город русского оружейного дела.

Из-под пера того самого брошенного санитарами на севастопольском перроне, уже почти неживого матроса, вышло уже немало искренне полюбившихся читателям книг.

Найденный в Туле чуткой душой мордовского сказочника Панькина мастер Тычка, плоть от плоти и кровь от крови тульских кузнецов-оружейников, завоевал сердца миллионов читателей, радиослушателей и театральных зрителей. В виде неповторимого по характеру и обличью тульского сувенира-игрушки, мастер Тычка поселился в сотнях советских квартир и чиновных кабинетов, но вместе с литературным опытом и мастерством, с любовью и признанием людей пришла… нежданная писателем-сказочником зависть коллег по писательскому цеху.

В чём только ни пытались обвинить большого мастера его «собратья по перу» и даже недавние ученики: в безделье, малопродуктивности, мелочности образов и отсталости взглядов. Но всё возрастающие тиражи книг Ивана Фёдоровича, театральные и радиопостановки по его произведениям превращали боевую артиллерию врагов-злопыхателей в выстрелы безвредных, но надоедливо частых, опасных своей злобностью и настойчивостью хлопушек.  И вот…

Возвращаясь вместе с группой молодых товарищей по писательскому союзу с торжественного мероприятия и совершенно не предполагая для себя опасности в мирном, ставшем родным городе, да ещё в таком надёжной компании, проходя мимо стройки на улице Революции, ничего не подозревающий ветеран и инвалид войны вдруг почувствовал неожиданный и сильный толчок в спину. Земля под ногами качнулась и расступилась чёрной бездной…

…Он уже давно, несколько часов, в темноте пытался выбраться из огромной ловушки строительного котлована. Молодцы-строители выкопали честно, на совесть и по всем строительным правилам. Котлован получился глубокий, с ровными твёрдыми и высокими, не допрыгнешь, стенками. Свалиться сюда – секунда, а вот выбраться обратно… Да и человек, злою волею оказавшийся на самом дне этой огромной ямы, был ой как далёк от рекордных прыжков в высоту. Разве только вниз, да не по своей воле.

- Как же он так со мной? Столько лет… Я же, пусть не всегда лицеприятно, учил его находить самому и исправлять свои ошибки. Да, может, и не совсем тактично. Так ведь на пользу. А матом, все знают, я никогда… И на книжку его первую сколько сил положил? Так получилась же, заиграла.

А он меня, подлец, в яму.  А другие-то и не вступились, только помычали, как телки. И никто ведь не кинулся помочь… Братья по перу…  А потом меня за всё – в спину и в котлован? А он-то сам ведь тоже брат-моряк, хоть и на шестнадцать годков моложе. Эх, Валера-Валера…

С той стыдной для всех, независимо от доли участия, ситуацией Иван Фёдорович Панькин справился, он смог выбраться из глубокой ямы, куда попал от сильного толчка в спину, полученного от «брата по перу» и даже ученика – под лёгкий шелест слабых упрёков других присутствующих, вольно или невольно становящихся уже соучастниками. Он-то смог, а сможет ли столкнувший его человек когда-нибудь выбраться из вырытой для собственной души глубокой ямы? Да и есть ли вообще дно у таких самовырытых ям?

Такое всегда было, есть и всегда будет среди каждого большого рода и народа, и наш российский народ не может быть исключением из этого общечеловеческого доброго и недоброго начала. Но то, что этот народ жив, неразделен и независим от чужеземной власти, то что он хранит свой язык и память о великих душах прошлого, то что он может побеждать яд бездушия внутри себя, несмотря на все ухищренья зла и бесчестья, говорит о той живой и большой душе России, которая даёт ей уверенность в большом всемирном будущем. В это всю свою жизнь верил и об этом писал храбрый черноморский морпех Великой Отечественной Войны, добрый сказочник Иван Панькин.