Человек, который надеется. 95 лет назад родился Василий Шукшин

И в этом нет никакого парадокса — совсем наоборот. За многие десятилетия нашего читателя и кинозрителя приучили к тому, что квитанция на интеллигентность есть только у определенной группы творческих людей. Беда в том, что люди этого круга часто считали (и считают) свою интеллектуальность и богемность основанием для идеи превосходства над малопросвещенными плебеями. Но то, что они писали, их самих и разоблачало. Из-под перьев некоторых представителей этого самопровозглашенного класса выходила дрянь вроде «Приключений солдата Ивана Чонкина». Это роман часто называют своеобразным продолжением «Швейка», но между ними нет сходства в главном. Войнович своего героя не считает за человека, да и большинство других героев тоже: в каждой строчке сквозит авторское хихиканье, да с превосходством. А Гашек своего Швейка любит. И Гоголь любит всех — даже проходимца Чичикова, и Достоевский всех прощает — каким бы низким и порочным ни был его персонаж. Шукшин — такой же. «Нужно жалеть или не нужно жалеть — так ставят вопрос фальшивые люди», — написал он однажды.

Его пресловутые чудики живут не только на родном для писателя Алтае, пусть даже именно оттуда, из родных мест, он черпает их образы. Таких чудиков — полна Россия. Родись и живи Шукшин в Тульской области, он бы нашел здесь ровно таких же людей. Один создает в гараже какой-нибудь вечный двигатель — просто из любопытства, из спортивного какого-то исступления. Другого настолько захлестнула несправедливость, что он находит адрес обидчика, но снова натыкается на неуважение и едва не совершает преступление — и только жена случайно останавливает его. Третий срывается за тысячи километров, чтобы прочитать заболевшей вдруг племяннице неведомую ему сказку про то, как зайка летал на воздушных шариках. Где гарантия, что эти трое не живут с нами по соседству? Где гарантия, что это не мы сами? Суетимся, тревожимся, чудим…

Вечное беспокойство — отличительная черта всех шукшинских героев. И беспокойством этим они заразились от самого автора. Всмотритесь в любой портрет Шукшина — и его глаза вас не обманут. Они вообще редко обманывают. Посмотрите любое его интервью — и вы увидите, как неспокойно он рассуждает, как неловко под софитами человеку, который вроде бы должен ощущать себя на съемочной площадке как дома. Как сомневается он, как будто исподволь спрашивая у зрителя: а правильно ли я сделал? а получилось ли показать то, что я задумал?

Шукшин сам вечно в поиске, оттого и герой Шукшина всегда такой. Человек, который ждет. Человек, который надеется. Даже если он не замечательный и даже не положительный. Вот Пашка Колокольников из фильма «Живет такой парень» — шебутной, влюбчивый, веселый балабол. Но он не сомневается, когда бросается к вспыхнувшему грузовику, чтобы отогнать его подальше от людей. А Егор Прокудин из «Калины красной» и вовсе вор, прожженный, со злобой в глазах, с обидой на жизнь и на себя самого.

 — Где ж мои вороные-то? То ли они пропали, то ли их вовсе не было… Сорок лет живу, а сказать нечего, — говорит он. Но оттаивает постепенно, избавляется от цинизма, находит себя, да вот только не судьба…

Калуга, Тула, Первомайский

«Калина красная» — трагический апогей шукшинского творчества. Лента вышла на экраны в 1973 году, а в 1974-м он умер во время съемок в фильме «Они сражались за Родину» у Сергея Бондарчука. В то время Шукшин готовился снимать кино про Степана Разина, и, возможно, это стало бы его новой вершиной — вероятно, не последней. Но вышло по-другому, и печальную развязку «Калины красной» многие считают предчувствием скорой гибели.

Интересно, что путь к этому фильму Шукшин начинал не на родном Алтае, а в соседней Калуге. Неполный год, с мая 1947-го по январь 1948-го, он работал там на строительстве турбинного завода. Контингент был тяжелый, криминальный, от карманников до убийц — юноше, который едва-едва оторвался от родной деревни, приходилось тяжело. «Скулила душа, тосковала: работу свою на стройке я ненавидел. Мы были разнорабочими. Гоняли нас туда-сюда, обижали часто. Особенно почему-то нехорошо возбуждало всех то, что мы — только из деревни, хоть, как я теперь понимаю, сами они, многие, — в недалеком прошлом — тоже пришли из деревни. Но они никак этого не показывали, а все время шпыняли нас: „Что, мать-перемать, неохота в колхозе работать?“» — вспоминал он потом. Но именно там хорошо узнал, какой он — криминальный мир, какие там люди. Шукшина в Калуге помнят: в 2018 году на здании заводоуправления установили мемориальную доску.

В той же «Калине красной» снялись два актера, связанных с Тульской областью. Одна из них — Мария Скворцова, уроженка села Турино Алексинского уезда (сейчас это Заокский район): она сыграла мать Любы, беспокойную, принимающую близко к сердцу, что дочь привела в дом какого-то уголовника. Второй — Олег Корчиков, не туляк по рождению, но в 70-е годы служивший в нашем драмтеатре имени Горького. Его персонаж — Шура, один из бывших подельников Прокудина. В одном из эпизодов герой Корчикова приезжает в деревню к Егору, а тот швыряет ему привезенные деньги в лицо. Снимали эту сцену тяжело — все не было нужного нерва.

 — Вдруг в одном из дублей, неожиданно размахнувшись, бьет меня два раза по лицу, — вспоминал актер. — По-настоящему, по-мужски, и рука у него тяжелая, крестьянская. Деньги рассыпаются по земле. В съемочной группе замешательство, и я не знаю, что делать. Первым желанием было дать сдачи. Но зубы сжал, сдержался. Стал собирать рассыпавшиеся по земле деньги. После съемки Шукшин подошел ко мне, обнял за плечи и вместо извинения сказал: знаешь, чего я больше всего испугался? Что не сдержишься, врежешь мне в ответ, и дубль будет загублен. Понимаешь, не должен был Шурка ответить. По смыслу — не должен. Нельзя ему.

Что же касается визитов в Тульскую область, то известно только об одном — он приезжал в Первомайский Щекинского района в гости к фотографу Альберту Зорину, который после бандитского нападения был прикован к постели.

Задание на завтра

Почему же теперь, через полвека после того, как не стало Шукшина, он не дает читателю и зрителю покоя? Потому что он говорит о том, о чем давно не говорила русская литература, несколько лет назад будто очнувшаяся от морока, отбросившая игрушки и пытающаяся сейчас найти свой путь. В ней пока нет нового Гоголя, нового Достоевского, нового Шукшина. Но она уже задает вопросы окружающей жизни, она начитывает первые строчки новых проповедей. Эти проповеди — не назидание, а жалость, сострадание, надежда, любовь. Будут они — и можно будет писать повести, и можно будет снимать кино. И можно будет жить.