Директор ТИАМа Лилия Кашенцева: Люди приходят к нам за интеллектуальным удовольствием

Наталья ПАНЧЕНКО

Фото: ТИАМ

1 мая 2023 года в Туле был основан филиал Тульского историко-архитектурно музея – «Нимфозориум». В нём один постоянный экспонат – подкованная блохе. В том же году 18 мая, в Международный день музеев, «Нимфозориум» был открыт для посетителей. В гостях у нашего издания директор Тульского историко-архитектурного музея Лилия Кашенцева. Говорить мы будем о том, как создавался «Нимфозориум», о выставках, проходящих в музее, и о том, как они связаны с «Левшой» Николая Лескова.

– Лилия Владимировна, чему обязан своим появлением самый молодой филиал вашего музея – «Нимфозориум»?

– Созданию Музейного квартала на улице Металлистов, открывшегося в 2020 году в рамках празднования 500-летия Тульского кремля. Нам как муниципальному музею город предложил занять дополнительное помещение – часть жилого дома на первом этаже как раз на Металлистов. Расширение музейного пространства – прекрасная возможность для реализации каких-то новых проектов. Было несколько вариантов по поводу того, какую экспозицию здесь разместить, но окончательное решение «продиктовало» само здание и место его расположения – тематика для привлечения туристов должна быть «абсолютно» тульская. А что из «брендов» Тулы мы могли показать, да ещё в таком маленьком помещении? Только подкованную блоху.

– Она уже была в вашем музее?

– «Блоха тульская подкованная» находилась тогда в постоянной экспозиции «Старая тульская аптека» в Доме Белявского. Знакомя посетителей с этим экспонатом, удивлявшихся тому, что они видят его здесь, мы говорили: ничего необычного в этом нет. Раньше во многих аптеках были кабинеты диковин, редкостей – так называемые вундеркамеры, в которых, как в кунсткамерах, выставлялись всякие «странные» вещи. Здесь хранились тематические коллекции, состоявшие из естественно-научных экспонатов или разнообразных древних, редких и курьёзных вещей, причём как природных, так и рукотворных. А появились такие коллекции в Европе в XVI веке, и создавали их представители высшей аристократии, учёные-натуралисты, врачи и аптекари. Именно как диковинную вещь мы эту подкованную блоху в нашей «аптеке» и показывали.

– Архитектурное решение «Нимфозориума» нашли сразу?

– Здание, в котором располагается филиал, – памятник федерального значения, и что-то менять в нём мы не имели права. Сначала, конечно, сделали хороший капитальный ремонт, потом для обустройства пространства пригласили архитектора – Евгения Асса, с которым много сотрудничали и до этого. Он в первую очередь подготовил архитектурную концепцию для Дома Белявского, о котором я уже упомянула, и Дома Крафта, представляющего собой выставочное пространство для современного искусства, архитектуры и урбанистики. Какое-то общее видение будущего всё равно необходимо, и оно не зависит от ближайших перспектив. Обсудили мы с ним и концепцию «Нимфозориума». В техническом задании были сформулированы очень важные позиции, в том числе о том, что постоянным экспонатом будет только подкованная блоха и что мы будем работать в режиме временных выставок. Думаю, архитектурное решение Асса ироничному Николаю Семёновичу Лескову понравилось бы: ирония, присутствующая в его сказе, перенесена в иронию архитектуры музея – блохе отведён красный «мавзолейчик». Зелёный – выставочный – зал, зал перед нимфозориумом мы используем для сменных выставок.

– Невидимый обычным глазом экспонат занимает отдельный зал...

– Да, «невидимая» блоха занимает целый зал. Её размер – 2 мм, размер четырёх золотых подковок – 20 микрон. В каждой подковке по три гвоздика. Напомню, подковал настоящую засушенную блоху токарь алексинского завода «Тяжпромарматура» (теперь этого предприятия нет) Николай Алдунин. Он в течение двух лет работал в специальном помещении без солнечного света, без сквозняков, используя инструменты, созданные им исключительно для этой работы. Левша и двое его товарищей, как вы помните, тоже занимались своим делом, плотно закрыв окна ставнями. В 2002 году администрация города это изделие выкупила.

– Не было проблемой «обыграть» ещё два зала под столь необычный экспонат?

– Мы долго думали, чем «окружить» нашу героиню – постоянной экспозицией или меняющейся, какими историями её сопроводить. Подсказку нашли у самого Лескова. Многие литературоведы, в частности Лев Аннинский, говорили о писателе, что он какие-то события, в том числе анекдотические, словно бусины нанизывал на нитку. Рассказывает, будто мозаику из них составляет. И мы решили: будем предлагать посетителям свою «мозаику», связанную с «Левшой». Опираясь на линии сказа, затронутые, а где-то лишь обозначенные Лесковым, – исторические, культурные, социальные, языковые, станем «продолжать» их – расширять, углублять.

– Поэтому первую выставку вы назвали «Левша. Очень медленное чтение».  

– Да, как своего рода введение в сказ. Это был глоссарий – самый понятный и удобный формат, где на каждую букву алфавита, от А до Я, была предложена тема, прямо или косвенно соприкасающаяся с «Левшой». Первая выставка выглядела некоей заявкой на будущее – мы представили круг тем, по которым будем работать дальше; неким планом для предстоящих совместно с гостями музея размышлений. Если читать вдумчиво, можно почерпнуть очень много разных смыслов.       

– «Нимфозориум», сказали вы в одном из интервью, должен помогать изучать, интерпретировать «Левшу», а у вас столько выставок, казалось бы, с произведением не связанных. Хотя сегодняшняя экспозиция – «Другая почва, или Как тульские оружейники строили завод и выращивали яблоки» – имеет к произведению, наверное, самое непосредственное отношение с исторической точки зрения.

– В «Нимфозориуме» мы делаем две выставки в год и стараемся придерживаться изначальной концепции – любая экспозиция должна быть связана с «Левшой». «Другая почва», представленная в музее сейчас, – пятая наша выставка, и она про тульских оружейников. Вроде всё понятно: левша сам был мастером-оружейником. Когда готовили выставку «Так (не) бывает. Вячеслав Колейчук. Объекты», где демонстрировали кинетические скульптуры Колейчука, мы отталкивались от посыла, что этот мастер второй половины XX века – такой же умелец, как герой Лескова, и объединяет их постоянное движение к «невозможному», которое оказывается потом возможным. У Колейчука есть целая серия работ, так и называющаяся – «Невозможные объекты». Его конструкции, парящие в воздухе, просто «нарушают» закон гравитации. Человек смотрит на экспонат и не понимает, как он сделан. Этих мастеров роднит их творческий дух, потребность изобретать, потребность сделать новое и приблизиться к «запредельному». Потому и назвали мы эту выставку «Так (не) бывает». «Не» в скобках словно хитро подмигивает – бывает. Такими выставками мы даём возможность двум художникам встретиться. Только один из них – реальный, в данном случае это Колейчук, а второй – вымышленный, литературный. Так что все наши выставки с повестью связаны и не выпадают из концепции, о которой вам рассказала.

– «Стальной скок. Индустриальная фотография Александра Родченко» из того же разряда?

– Все, кто знает этого русского и советского живописца, графика, плакатиста, скульптора, фотографа, художника театра и кино, корреспондента, одного из основоположников конструктивизма, а ещё родоначальника дизайна и рекламы в СССР, работавшего в первой половине XX века, помнят какие-то его конструктивистские вещи, фотографии, ставшие уже хрестоматийными. У Родченко был целый цикл фотоснимков, связанный с производством. Винтики, конвейеры, люди как винтики – всё в этой огромной индустриальной машине. В заключительной главе «Левши» есть слова – «таких мастеров, как баснословный левша, теперь, разумеется, уже нет в Туле: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не рвется в борьбе против прилежания и аккуратности. Благоприятствуя возвышению заработка, машины не благоприятствуют артистической удали, которая иногда превосходила меру, вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных нынешней баснословных легенд». Да, труд ручной, ремесленный уходит, а сейчас почти совсем ушёл. С ним уходит художник, мастер. Наступает эпоха, которая Лескова очень беспокоила, – эпоха машинного производства. И мы, размещая у себя работы Родченко, как раз её и показываем. Показываем на контрасте: с одной стороны – блоха как символ, вершина ручного труда отдельного индивидуума, с другой – громадный производственный процесс, запечатлённый фотографией. Опять, как видите, мы не отклоняемся от нашей концепции. На этой выставке мы даже цитаты из «Левши» приводили, одну из них только что вам прочитала. Такая «подсказка» помогает посетителям не просто увидеть связь между произведением и материалом выставки – она помогает понять её. Сделав какие-то для себя открытия, люди получают интеллектуальное удовольствие. А это, наверное, и есть то, зачем вообще нужно приходить в музей. 

– Думали ли уже о теме следующей выставки?

– Конкретную тему пока не назову, но мы точно знаем, что после «Другой почвы» у нас будут представлены работы московской художницы Ирины Затуловской. Мне всегда очень нравилось, что и как она делает. Искусствоведы относят её произведения к жанру arte povera – «бедное искусство», но это, наверное, всё-таки не совсем так. Arte povera – течение авангардистского искусства. Оно появилось в Италии в 1967 году. Художники этого направления, создавая инсталляции из промышленных и природных объектов, отдавали предпочтение самым простым, «бедным» материалам – воску, мягкому пластику, резине, губке... Они таким образом боролись с «красивым» искусством, стремясь показать очарование простых вещей. Что делает Затуловская? По-своему, по-особому вглядываясь в предметы – для неё важны пятна на них, трещинки, она, найдя кусочки керамики, металла, старого дерева, «вытягивает» из них образ. «Дорисовывает» пятнышко – и появляется ангел. Или птица, или растение, или что-то ещё. Как видите, это тоже художник с неординарным подходом к работе – как сам Лесков и его левша. Её произведения очень по-человечески тёплые. И первое, что люди говорят, когда их видят, – я тоже так хочу. Всем нравится собирать старые вещи и что-то из них делать – давать им новую жизнь. Я, наверное, немножко слукавила, когда сказала, что с темой пока не определились. Рабочее название для выставки Затуловской есть – «Видимо – невидимо». Мы что-то не считываем с того, что нам встречается, не замечаем, что в нём что-то присутствует. Просто не умеем этого делать. И только художник, обладая особым взглядом, может в невидимом что-то разглядеть и показать остальным. В его руках «невидимое» становится чудом проявления.

– Много гостей побывало в «Нимфозориуме» за два года?

– Со дня открытия – 34859 человек. Наш расчёт с блохой оказался верным. Люди приезжают и сначала хотят посмотреть самое-самое главное, что связано с городом. А Тула – это оружие, пряники, самовары, Ясная Поляна, гармоника, Филимоновская игрушка... Именно эти бренды я имела в виду, когда говорила о том, что для филиала на Металлистов нам надо взять что-то, достойное этого «ряда». В первую очередь к нам приходят всё-таки не на выставку – «на блоху». Но, что нас очень радует, удовлетворяются только этим – единицы. Люди начинают осматривать экспозиции, задают вопросы. Выставка Колейчука пользовалась сумасшедшей популярностью. Музыкальный инструмент из системы идиофонов, самозвучащий, стал целым аттракционом. Сейчас гости музея вникают в социальное устройство оружейной слободы, удивляются, что никогда не слышали историю о разведении тульскими оружейниками яблоневых садов. Мы, кстати, тоже не сразу обратили на неё внимание. Помогли труды Василия Лёвшина (1746-1826), литератора, автора многочисленных сельскохозяйственных и экономических руководств, наставлений по домоводству, ветеринарии, сказок... Так что в этом музее проблем с посещением нет.

– Вы окончили исторический факультет Тульского государственного педагогического университета имени Л.Н. Толстого. Как оказались сотрудником музея в Сургуте? Какой опыт там приобрели?

– Моя семья из Тулы, но, когда мне было 10 лет, мы переехали в Тюменскую область, в Сургут. Здесь осталась бабушка, и поступать в вуз я приехала на малую родину. Получив высшее образование, снова уехала в Сургут: услышала, что ищут сотрудников в художественный музей, который там собирались скоро открыть. Тогда ещё даже здания не было. Мне показалось, как здорово – начинать музей с нуля. В Сургутском художественном музее я проработала 10 лет. Это был очень интересный опыт: над нами не довлели никакие традиции, не было той самой инерции, которая иногда тормозит развитие музея. Мы много ездили. На различных семинарах нас учили новым подходам к музейному делу. Тогда как раз только осваивались методы социокультурного проектирования – формирование подходов ко всему как к проекту, который должен решать определённую очень важную задачу и который должен совершенно точно привести к предполагаемому результату. Нас учили каждый раз задавать себе вопрос – зачем мы это делаем, ради чего? Защищая свои проекты, мы снова слышали эти «неудобные» вопросы: кому это нужно? почему вы решили, что это вообще кого-то сейчас волнует? изменит ли это то, что вы хотите изменить? и что вы хотите изменить? Потрясающий опыт. Но на родину тянуло, и возвращение состоялось.

– Вы ещё в университете решили, что будете работать в музее?

– Когда после первого курса мы определялись с местом прохождения практики – в музее или в археологической экспедиции, я решила, что музей – это скучно, и уехала на раскопки. Сейчас думаю – как странно, что я тогда так думала. В музее работать очень интересно.

– В Туле стать музейным сотрудником удалось сразу?

– С 2006 года, когда я вернулась в Тулу, мне много где пришлось поработать. А в 2013 году меня пригласили на должность директора в муниципальный историко-архитектурный и ландшафтный музей «Тульский некрополь», вскоре переименованный в Тульский историко-архитектурный музей. Изменение названия было связано с получением музеем дополнительных площадей – старинных особняков в центре города: Дома Белявского и Дома Крафта (о них мы упоминали в нашем разговоре) – и, следовательно, расширением направлений работы.

– В России есть несколько музеев, связанных с литературными героями. Не думали ли вы войти в эту группу с «Нимфозориумом»? Или вашему музею это не нужно?

– Это очень хорошая идея-предложение, открывающая перспективы сотрудничества с новыми музеями, в первую очередь с музеями литературных героев. Просто всему своё время. Евгений Стрелков, сделавший фильм к выставке «Другая почва», как-то давно с друзьями-художниками запустил замечательный сетевой проект. Они тогда открывали в Саратове музей живописца Павла Кузнецова (1878-1968), бережно и с большой любовью ухаживавшего за имевшимся у него яблоневым садом. Евгений и его команда сварили варенье из собранных в саду художника яблок, разложили его по баночкам и отправили, сопроводив письмами о себе, в российские музеи, где есть работы Павла Кузнецова. И им ответили, причём все. И все что-нибудь прислали, в том числе репродукции работ живописца. Завязались контакты, вылившиеся потом в доброе сотрудничество. Это очень хорошая история. Поэтому, если браться за включение «Нимфозориума» в группу музеев, посвящённых литературным героям, нужно подумать, как интересно, творчески решить этот вопрос, в традициях Лескова, его левши и мастеров, чьи работы мы популяризируем.