За неизвестной рукописью Льва Толстого

Геннадий ОПАРИН

Фото: архив Геннадия ОПАРИНА

Рассказ из новой книги писателя Геннадия Опарина «Яснополянские истории», написанный по воспоминаниям  ветерана тульской журналистики Семёна Яковлевича Цимринга.

***

…Был в моей жизни такой период, когда я, ещё до краёв полный сил молодой человек, жил в Туле, работал в областной газете, преподавал в Тульском политехническом институте, ездил со своими студентами нештатного факультета журналистики по следам героических туляков.

Я уже тогда очень уважал творчество Льва Николаевича Толстого и сильно любил его Ясную Поляну, бывая там по нескольку раз на неделе. Все – от директора до простого конюха – относились ко мне исключительно как к своему человеку.

Как-то раз меня пригласил к себе в кабинет один очень серьезный государственный человек в Туле и спросил:

– Скажи мне откровенно, Семен Цимринг, ты к Толстому как относишься?

– К кому, простите меня, не понял?

– Ко Льву Николаевичу, говорю, Семен, ты как относишься?

– Очень хорошо отношусь. А что с ним не так?

– Да с ним как раз всё так.

– А со мной?

– Что с тобой?

– Со мной что не так?

– И с тобой, кажись, всё так. А что?

– Да нет, ничего. Просто думаю, почему Вы у меня про Толстого спрашиваете? Может быть, думаю, с ним что не так?

– Всё с ним так, Семен. Просто мы хотим поручить тебе очень важное, деликатное и даже, в какой-то степени, щекотливое дело государственной важности. Сделаешь?

– Конечно, сделаю. Только прикажите. Всё, что в моих силах…

– Ну вот и хорошо, вот и ладно… По нашим сведениям, у жены бывшего домашнего врача Льва Толстого, Матрены Маковицкой, есть рукопись неизвестного произведения Льва Николаевича. Понимаешь?

– Да. То есть нет…

– Правильно. Для этого мы тебя, Семен Яковлевич, и пригласили. Тебе, дорогой Семен, нужно будет ехать в Словакию.

– Мне – в Словакию?!

– Да, именно… Тебе нужно будет познакомиться с этой Матреной Константиновной, передать ей письма и подарки от ее яснополянских родственников, расположить к себе и во что бы то ни стало уговорить передать тебе эту рукопись для толстовского музея.

– А если не отдаст…

– Если просто так не отдаст, тогда надо выкупить у неё эту рукопись за любые деньги, однако, сам понимаешь, строго в разумных пределах. Ты человек образованный, опытный, и язык у тебя подвешен, как нужно. В общем, без рукописи не возвращайся. Понял? Сразу в… Да ладно, шучу. Но рукопись, кровь из носа, привези. А то, не ровен час, уплывёт достояние советского народа на Запад. За «бугор», как сейчас молодежь говорит…

– А она точно у нее есть, эта рукопись?

– Говорят, есть. А там… В общем, товарищи тебя проинструктируют, в газете выпишут загранкомандировку, и – в путь! Ни пуха тебе, как говорится, ни пера…

– К черту… Простите.

– Ничего-ничего. Меня можно. Пока можно... Иди.

Так я нежданно-негаданно поехал в дружественную нам Словакию за казённый счет. За казённый в Словакию – это очень даже хорошо. Это же не в Норильск…

Прилетел я в Братиславу, а там у них, как мне заранее сказали у нас, было уже не совсем спокойно. Но я ничего такого, признаться, не увидел. Жили они богато и вольготно, не чета нам, не при посторонних будет сказано… Чего им ещё надо? Сыты, обуты-одеты, везде чисто… Под боком  Европы, ну а оттуда, как говорится, тлетворное влияние Запада.

Пришёл я в наше посольство, доложился, как положено. Они меня, видно, уже ждали и сразу объяснили, что к чему и куда надо ехать. Посоветовали, прежде, чем пойти к Маковицкой, найти старосту этого городка (он у них как-то по-другому называется) и поговорить с ним. Он, мол, участник сопротивления, награждённый, член партии… Может что-то дельное посоветовать. Опять же расскажет, что и как с этой Матрёной… Обещали ему позвонить.

А ехать мне нужно было в городок под названием Ружомберок, а это аж на другой конец Словакии. Километров… Сейчас не вспомню точно, наверное, четыреста, а то и все пятьсот. Ехал я целый день, с раннего утра и до самой почти поздней ночи.

Переночевал в гостинице. Чистенькая такая гостиница, опрятная, и персонал тоже хороший – вежливые все и по-русски понимают, говорят только не очень понятно. Но стараются… Утром пошел к старосте. Горничная, хорошенькая, тоже опрятная девушка, проводила прямо до места. Да и я был тогда молодой, видный, в костюме, при галстуке…

Староста мне даже обрадовался. Чаем угостил, рассказал про Матрену, про фрицев… Он и в оккупации при немцах здесь оставался. У них, у чехов, это не считалось за плохое. Тем более – участник сопротивления… Так вот он мне и говорит, что Матрена Маковицкая, которая жена толстовского доктора (она и сама в амбулатории работала), женщина, мягко говоря, весьма странная. Так сказать, слегка не в себе.

С тех пор, как они с мужем из России переехали, а он был здешний, ружомберокский (сразу и не выговоришь), и родня у него здесь есть, она никакой документ, ну в смысле местный паспорт, так ни разу и не получила. Так живёт. Говорит, что она гражданка «Россейской империи» и что кроме батюшки царя никого за власть не считает – ни Советы, ни Республику…

Он говорил, что она даже при немцах ausweis (временный удостоверяющий личность документ, выданный немецкими властями. – Прим. авт.) не стала получать, у меня, говорит, есть один документ, а больше, мол, и не надобно. Вот такая она, эта Матрена. Живет одна, как сова, даже язык за столько лет не выучила. Девочку, их с Душаном Петровичем дочку, сперва один его друг, тоже доктор, взял на воспитание, а потом – дядя ее, банкир, брат отца. Она сейчас выучилась, в Братиславе живет.

Когда немцы пришли, они все уговаривали Матрену им какие-то бумаги продать. Большие деньги давали ей… Потом стращали, в комендатуру сажали, даже расстреливать водили. А она ни в какую, не призналась: «Нет у меня ничего. Ищите, что найдете, то всё ваше». Она говорила ещё, что лет пятнадцать-семнадцать назад приезжал из Збраслава друг Душана, Валентин Булгаков, который все бумаги продал куда-то в музей. В общем, немцы от неё ничего не добились, ни деньгами, ни тюрьмой, ни расстрелом… Такой вот экземпляр.

После 12 часов дня я собрался с духом, с письмами, подарками и пошёл в гости к Матрене Константиновне Маковицкой.

Странно, но моему приходу она совсем не удивилась. Спокойно, без особенной радости, как должное, приняла подарки и неторопливо, не надевая очков, прочитала письма от своей деревенской родни.

Матрена Константиновна рассказала, как несколько лет назад ездила в Ясную Поляну и была в музее Толстого. Она говорила об этом, как о недолгом возвращении домой после короткой отлучки, где ей были уже не очень рады.

– Сундучок-то свой я там, в доме, нашла. Только вещичек-то – тю-тю. Кто-то уже прибрал к рукам, охочи мы до чужого.

– Может быть, просто куда-то переложили. На время…

– А неча по чужим сундукам шастать. Не тобою положено, дык и не тронь. А то взяли волю.

– Может, еще найдется? Да мы поищем, и, конечно, найдется…

– Нет, уже вряд ли. Что в чужие руки попало, то, считай, пропало. Да пусть им…

Я стал понемногу, осторожно подводить разговор к бумажным делам и к рукописи.

– Да не знаю я никаких бумаг. То, чё было, всё Булгакову, Валентину Федорову, отдала, а он в музей куда-то продал. А деньги все до копейки по расписке привез. Аннушке моей на приданное, сказал. А больше ничегошеньки и не осталось.

Было видно, что она с трудом подбирает почти забытые русские слова, но выговаривает их старательно и с удовольствием.

– Так что вот, мил человек, ничего у меня нету. Немчура тоже все меня пытала… Где, говорят, бумаги спрятала? В доме шарили и на чердаке, в больнице тоже шарили… И в «холодную» сажали, и на камни с ружьями водили. Даже денег своих давали. Много. А нету у меня ничего…

– Так мы-то свои, мы тоже не задаром… Очень хорошо заплатим.

– А скока дадите?

– А сколько вы хотите за эти бумаги? У меня сейчас с собой много денег нет, но я завтра поеду в Братиславу и привезу сколько надо. Сколько вы просите?

– А ты вези, сколько привезёшь.

На следующий день я, окрыленный надеждой на успех своей важной миссии, чуть свет помчался в Братиславу.

В посольстве внимательно выслушали мой взволнованный рассказ и, посовещавшись, выдали под расписку крупную сумму денег. Мне посоветовали быть очень осторожным с полученными деньгами, особенно в дороге, и… На всякий случай решили дать сопровождающего.

Все это время я сгорал от нетерпения: «Неужели у меня все-таки получится… Привезти домой рукопись неизвестного произведения самого Льва Толстого! Можно сказать, спасти для Родины утерянный литературный шедевр, ну и, конечно, для всего мира. А вдруг там…» От этих мыслей у меня всю дорогу захватывало дух: «Быстрей бы уже этот Ружомберок!»

На следующий день я с тяжелой сумкой входил в дом Матрены Маковицкой. Сопровождающий остался ждать меня на углу дома по другую сторону улицы.

– Здравствуйте, Матрена Константиновна! Вот, как мы с вами и договаривались, я привез из Братиславы нужную сумму денег.

– Каких таких денег?

– Ну как же? Мы же с вами договаривались… Деньги за рукопись Льва Николаевича Толстого. Вы мне позавчера обещали…

– Ничего я тебе не обещала. Да и нет у меня никакой такой… И не было никогда. Я вот гостинцы собрала племянникам и денег…

Она протянула мне что-то завернутое в чистую белую тряпицу.

– Иди, дорогой человек… Иди уже. Всем там в Ясной Поляне кланяйся от Матрены. Че стоишь? Иди уже себе. Иди давай…

Она, развернув, подтолкнула меня к двери, и я, оглянувшись на висевший на стене портрет дочери Душана Маковицкого Анны послушно вышел из дома с тяжелой сумкой, нелегким сердцем и белым тряпочным свертком в руках.

Выйдя, я еще долго не мог прийти в себя. «Да как же так? Как же так можно? Вот же, зараза…  – стучало у меня в висках. В свертке оказались дешевые леденцы и несколько царских ассигнаций невысокого номинала.

Потом я еще долгие годы думал: а была ли вообще эта неизвестная рукопись Толстого? И нет на этот вопрос определённого ответа…

P. S. Да. Теперь, наверное, уже никто на этом свете не узнает, была ли у Матрены Константиновны та самая толстовская рукопись. В 1970 году единственная жена Душана Маковицкого, человека, собственноручно закрывшего глаза великому Толстому, умерла. Женщина, ставшая женой, вопреки данному когда-то молодым членом общества «назаретян» Душаном, обету безбрачия. Она тихо скончалась в небольшом словацком городе Ружомбероке за тысячи километров от своей родины, до конца своих дней оставаясь подданной Российской империи и «батюшки царя», кроме его никакой другой власти над собой так и не признав. До самой последней черты бывшая яснополянская крестьянка Матрена Орехова, долгие годы прожив среди близких по культуре, но чужих ей по языку и законам людей, сохранила свой непростой, противоречивый, до вредности своенравный, но непоколебимо верный характер русской женщины с истинно яснополянскими природными «коленцами».